Что берешь в дорогу

— Что же тебе остается теперь — гордись… И знаешь… Это, Вадик, откровенно: если бы мы с тобой подружились, по-настоящему подружились, то… думаешь, мне так нужна эта квартира и что денег не надо считать? Нет, нет, правда! — с беспечностью подтвердила Сабина. — Обошлась бы. И бог с ней, с Югославией.

— Это — ты, — рассудительно сказал Вадим. — А он? Он-то любит тебя, на руках носит.

— Он! А я? Обо мне ты не подумал!

— Но ведь только что говорила — всем довольна и счастлива.

— Ох, Вадим, Вадим! — Сабина с видом бесконечного превосходства медленно покачала головой из стороны в сторону. — Что ты понимаешь? Ребенок.

— Ты не старше.

— Зато больше знаю, Вадим, — она прикусила губы. — Честно тебе скажу: я тоже не подозревала, что можно плакать и кусать подушку. Отчего, спросишь? А я не знаю, правду говорю. Видишь, какая у меня кожа? — Сабина провела его пальцем по своей руке. — Не то что стирать белье — даже посуду не разрешает мыть. Золотые часы с браслетом мне купил. Каракулевую шубу. Чего еще надо? А я, бывает, реву. Курить от злости начала. Он вдвое старше меня. Седой наполовину. Как жить? Это уже сейчас. А потом? — Сабина печально вздохнула. — Не знаю, может быть, привыкну… Вадим, я тебе дам свой телефон.

— У меня есть, — глухо, будто раздавленный открывшейся ему правдой, сказал он.

— Мой телефон?! Откуда? — Сабине необходимо было скорее сменить тон, само настроение. Казалось, эта неожиданная вспышка откровенности и ей была неприятна, тяжела. — Правда, откуда?

— Сергей дал.

— Сергей? Ну рыцарь! Не ожидала… И ты помнишь мой телефон?

— 52–53… а дальше… — Вадим обернул ее руку и на ладони начертил 20. — О возрасте дамы, как известно, не говорят.

— Прелесть! — Сабина счастливо засмеялась. — Помнишь! Значит, думал обо мне. Значит, и в библиотеку пришел — меня увидеть. Не отказывайся, не отказывайся, вижу. А по телефону звони. Я буду рада. Как жалко, что муж два дня назад приехал из командировки. В кино бы сходили. А сегодня… Все, уже не пойдешь: жесткий контроль. Ревнив, как Отелло. А ты не бойся — звони. Если услышишь мужской голос, то трубку не клади — опрашивай кассу кинотеатра «Рубин». Он ответит, что не туда попали, а ты снова набирай. Я тогда буду знать, что это ты звонишь. Ну, как я придумала? По-моему, колоссально! У нас будет с тобой тайна. Здорово! Классика!.. Ой, Вадим, я побегу! Думала, на полчасика, а прошло…

Он вдруг испугался, что Сабина сейчас уйдет, а ведь о Люде так ни слова и не спросил. Только как спросить?..

— Минутку-то посиди еще, — сказал Вадим. — Три дня как из армии вернулся — ничего почти не знаю. Сергей сказал, будто Зайцева со страшной силой гранит науки грызет.

— Ленка-то? Грызет! — с удовольствием подтвердила Сабина. — Что, бедняжке, остается делать!.. А ты знаешь, она к тебе неровно дышала.

— Неужели? — не очень натурально удивился Вадим.

— Представь! Видишь, не только я поглядывала в твою сторону, — засмеялась Сабина. — Опасный мужчина. Даже Белова была к тебе, по-моему, не совсем равнодушна.

— Ну, это исключено! — на этот раз уже более натурально запротестовал Вадим.

— Не скажи. Летом в парке ее встретила. Постояли с четверть часа. И можешь мне поверить — немало времени было посвящено воспоминаниям о вашем величестве. Она теперь на новой квартире живет. Две комнаты. Где-то на улице Космонавтов. Кулинарное училище кончила. Бабушка у них умерла… Бабушке им спасибо надо сказать. Одним-то, без нее, могли бы и не дать двухкомнатную… Вадим, я все-таки побегу. Учти: буду с нетерпением ждать твоего звонка!.. Пожалуй, возьму машину. Ты меня не провожай, ладно? Стоянка такси рядом.

Сабина в профиль повернула к нему свое лицо.

— Ну… в щечку-то поцелуешь?

Вадим растерялся и, чтобы скрыть смущение, сказал:

— Страшно.

— Ничего, привыкай.

Целоваться, прямо сказать, он был не мастак. Прижал губы к ее чуть прохладной щеке, чмокнул.

Сабина засмеялась:

— Неумейка! — И сама поцеловала его. — Звони! — Она быстро поднялась и заторопилась к шумному, бегущему, светящемуся первыми вечерними огнями проспекту.

9. Марсианка

Когда Люда показала матери на желтоватый брусок масла и сметану в литровой банке и сказала, что не купила, а принесла с работы, сначала Татьяна Ивановна решила — шутит дочка. Но по лицу поняла: не шутит. И тогда она почему-то шепотом спросила:

— Это как же, дочка?

И Люда рассказала, как было, ничего не утаивая. Матери она всегда и во всем доверяла. Если, бывало, и не сразу откроется, то через день-два, намучившись с тайной, все равно не выдержит и скажет.

— Выходит, к своим делам тебя приобщает эта Ольга хваленая? — с неодобрением вздохнула Татьяна Ивановна.

— Разве я хвалила? Не помню. Жалела, да. Жизнь у нее как-то нескладно сложилась. Ловчит, в нитку вся вытянулась.

— Жалеть тоже надо с выбором, — заметила Татьяна Ивановна. — А то пожалеешь да и простишь. А как тут прощать? Она же рот хочет тебе заткнуть. Сиди, мол, и не высовывайся — сама не лучше других. Так ведь получается?

Люда еще больше помрачнела. Подумав, сказала: