Что будет дальше?

Дженнифер сидела на кровати, зажмурив глаза, скрытые под маской, и пытаясь восстановить в памяти, как выглядела комната, в которой она жила у себя дома. Она старалась воспроизвести облик всех находившихся там вещей — всего, что только могла вспомнить, с точностью художника воссоздавая мысленно каждую деталь обстановки, все цвета и формы. Игрушки. Картины. Книги. Подушки. Постеры. Стол стоял именно так, вспоминала Дженнифер. Покрывало на ее кровати было сшито из лоскутов красного, синего, зеленого и фиолетового цвета. На комоде стояла фотография десять на пятнадцать, запечатлевшая, как Дженнифер отбивает мяч головой во время молодежного футбольного матча. Ей потребовалось немало времени, чтобы собрать целостную картину из разрозненных частей: она боялась упустить из виду любую мелочь. Девушка получала наслаждение от каждого нового воспоминания — будь то сюжет и герои книжки, прочитанной ею в детстве, или то Рождество, когда она получила в подарок свои первые серьги. Ее прошлое постепенно вырисовывалось, словно картина на холсте, в очередной раз напоминая о том, что Номером Четыре она стала лишь несколько дней назад, но до этого в течение многих лет ее звали Дженнифер.

Она находилась в состоянии напряженной внутренней борьбы.

Несмотря на то что Дженнифер удалось-таки на какое-то мгновение украдкой подсмотреть, как выглядит место ее заточения, повязка на глазах существенно ограничивала ее внутренний мир. Иногда, когда она пробуждалась от своей полудремы, ей требовалось большое усилие, чтобы припомнить хотя бы что-то из своего прошлого. Все, что она ощущала, все звуки и запахи — все то, что происходило здесь, в темнице, и, как она знала, снималось на видеокамеру, — все это вносило сумятицу в ее самосознание. Порой ей казалось, что еще вчера не было никакой Дженнифер и никакой Дженнифер не будет завтра. Дженнифер существовала лишь в данную конкретную секунду. Она понимала, что должна изо всех сил бороться за жизнь, вот только с кем или с чем велась эта борьба — этого она понять не могла. Пленнице казалось, что лучше уж быть матросом, брошенным на произвол судьбы посреди бушующего зимнего моря. По крайней мере, тогда она знала бы, что ей нужно сопротивляться волнам и ветру и что, если она не удержится на плаву, непременно погибнет.

Внутренне девушка тряслась в истерике. Внешне она старалась сохранять спокойствие.

Дженнифер твердила себе: «Мне только шестнадцать. Я школьница». Она понимала, что еще слишком мало знает о мире. Она никогда не была в экзотических странах, не видела никаких удивительных мест. Она не была ни солдатом, ни разведчиком, ни преступником — никем из тех людей, чей опыт позволял бы понять природу тюрьмы, в которой она оказалась. Однако, как ни странно, сознание этого не угнетало ее. «Я кое-что знаю о жизни, — думала она. — И я не сдамся без боя». И хотя она прекрасно понимала, что лжет себе, ей было все равно. Дженнифер знала, что главное сейчас — максимально использовать то немногое, что ей известно.

А для этого, в свою очередь, требовалось мысленно восстановить во всех подробностях жизнь, которую она вела до того дня, когда рядом с нею притормозил фургон и из него выскочил неизвестный мужчина. Девушка вспоминала как хорошие моменты, так и плохие. Все было одинаково ценно, полагала она. Злость по отношению к матери, презрение к мужчине, который претендовал на роль отчима, — даже эти воспоминания укрепляли ее решительность.

«Рядом с комодом стоит черный металлический торшер с красным абажуром. Ковер — цветное покрывало, лежащее поверх старого, выцветшего, покрытого пятнами коврового покрытия. Самое заметное пятно — это когда я пролила томатный суп, который, на самом деле, нельзя было приносить из кухни, но я принесла. Как она орала! Тогда она назвала меня безответственной. И справедливо. Но я все равно стала спорить с ней. Как часто мы спорили? Раз в день? Нет, чаще. Когда я вернусь домой, она крепко меня обнимет и расскажет о том, как горько плакала, когда я исчезла, и от этого мне будет приятно. Мне не хватает ее. Я не думала, что когда-нибудь смогу произнести эти слова. У нее уже есть седые волосы — несколько прядок, которые она забывает подкрашивать, и я не знаю, стоит ли говорить ей об этом. Она может быть красивой. И она должна быть красивой. А я когда-нибудь стану привлекательной? Может быть, сейчас она плачет. Возможно, рядом с нею Скотт. Я все равно ненавижу его. Папа уже давно бы отыскал меня, жаль, что это невозможно. А Скотт — ищет ли он? И вообще, ищет ли меня кто-нибудь? Папа ищет меня, но он мертв. Это ужасно. Я лишилась самого дорогого, что было в моей жизни. Рак. Жаль, что я не могу наслать рак на мужчину и женщину, которые меня украли. Мистер Бурая Шерстка знает. Он всегда спал со мной рядом в постели. Он помнит, как выглядит моя комната. Но как же нам выбраться отсюда?»