Что было, что будет

— Пожалуй, лучше Стелле ни о чем не говорить. Незачем ей знать все это.

— Ха. Ничего не получится. Газеты обязательно что-то разнюхают. Черт возьми, «Бостон геральд» и «Бостон глоуб», вероятно, успели состряпать сенсацию. Нам не удастся скрыть от нее, Джен.

— Тогда скажи мне все, как есть. Раз в жизни скажи правду.

«Лгунишка, лгунишка, на тебе горят штанишки. Какую на этот раз ты выдашь сладенькую историю? Какую очередную дуру обведешь вокруг пальца? Какую бессовестную ложь изобретешь в качестве алиби?»

— Это сделал не я. Клянусь.

Дженни внимательно в него вгляделась, потому что он действительно врал всегда мастерски. Он мог, например, сказать ей на улице, что идет дождь, хотя на небе не было ни облачка, и убедить ее, что она скоро промокнет до нитки. После стольких лет она так и не поняла, можно ли ему доверять.

— Действительно, я сделал заявление. Это правда, — признал Уилл. — Но я так поступил, потому что пообещал Стелле.

— Ну вот, теперь, оказывается, Стелла во всем виновата.

Он рассказал Дженни о том, что случилось в тот вечер, как Стелла раскрыла ему свой секрет в собственный день рождения, как умоляла его сообщить об убийстве, которое, как она видела, должно было скоро произойти. Наконец Дженни все поняла. Так вот какая кара пала на голову Стеллы в тот день, когда ей исполнилось тринадцать. Вот какой у нее появился талант. Она видит смерть, определяет, сколько кому осталось; не дар свыше, а ночной кошмар. И с этим девочка обратилась к Уиллу — вот что главное; она доверилась отцу, а не Дженни. Она верила в него.

Дженни невольно вспомнила о Ребекке Спарроу и всех ее горестях. Однажды она наткнулась на портрет Ребекки, миниатюру, возможно, эскиз к большому портрету, висевшему в библиотеке. Миниатюру когда-то завернули в кусок шелка и позабыли о ней. Дженни никогда бы ее не увидела, если бы случайно не нашла, когда искала в забитом посудой шкафу соусник. Она унесла сокровище в лачугу, развернула шелковую ткань и увидела девочку с длинными черными волосами, которая, похоже, недавно плакала. Девочка до того была похожа на нее, что Дженни даже перепугалась. Словно какие-то ее черты были запечатлены художником за триста лет до ее рождения.

Ребекку Спарроу взяла к себе прачка, жившая у озера. Она объяснила девочке, как добывать из мерзлого картофеля крахмал, чтобы стирать воротнички и манжеты, она приучила ее много работать, пока руки не сотрутся в кровь. Прачка говорила, что лягушка, запрыгнувшая в лохань, приносит удачу. Девочка быстро поняла, что, глядя на руки прачек, можно дать этим женщинам на десять лет больше, чем на самом деле. Каждая мозоль свидетельствовала о той жизни, что они вели. Каждый рубец от ожога подтверждал их мужество.

Едва Ребекке исполнилось тринадцать, как старуха, взявшая ее к себе, внезапно умерла. Тогда Ребекка сама стала прачкой. Это была ее судьба, это был ее долг, ничего другого она не умела. Она построила вторую лачугу в лесу, чтобы варить мыло из золы и жира — дело это дымное и неприятное; мыловарню следовало отдалить от того места, где спишь. Когда Ребекка переходила из одной хижины в другую по тропинке, где сейчас ничего не растет, ее ноги становились зелеными, ведь тогда там было полно лесных фиалок, копытня и лапчатки. Дженни так и не узнала, был ли написан тот портрет, что она нашла, до или после тринадцатого дня рождения Ребекки. Она догадывалась, что Ребекка получила его вместо оплаты за выстиранное белье. Портрет был слишком красив, чтобы оставить его валяться на дне ящика, обернутым в шелк и загнанным в рамку из ясеня. Ясень больше не рос в Юнити; первые поселенцы так яростно его вырубали, что он вообще исчез в этом округе. Дженни решила хранить портрет в мыловарне, где, как ей казалось, ему самое место. Она представляла, как много лет тому назад он висел там на гвоздике. Дженни, у которой были способности к рисованию, тогда же начала создавать собственные миниатюры на крошечных кусочках холста или древесины, используя кисточку в один лошадиный волос и увеличительное стекло, найденное в ящике отцовского стола.