30 мая Элизабет сочеталась браком с герцогом Сомерсетом, носившим кличку «гордый герцог», который, невзирая на богатейшее приданое жены, обращался с ней довольно пренебрежительно. Впоследствии герцогиня Сомерсет стала камер-фрейлиной и хранительницей гардероба сначала королевы Марии II, а затем, на тех же должностях, возвысилась еще и до положения фаворитки королевы Анны. Таким образом, она приобрела довольно значительное политическое влияние, вследствие чего заслужила направленный против ее особы один из ядовитейших памфлетов писателя Джонатана Свифта и прозвище «Морковка» из-за своих ярко-рыжих волос.
Карл-Иоганн быстро утешился и во время одного из своих посещений Венеции умыкнул молоденькую хорошенькую графиню Саутгемптон, жену знатного англичанина. Они вместе отправились в Париж, причем ищейки, нанятые разгневанным мужем, довольно долго не могли напасть на след беглецов, поскольку графиня переоделась пажом. В конце концов все открылось, когда «паж» был вынужден по причине беременности облачиться в женское платье. После громкого скандала муж вытребовал жену обратно и, по некоторым сведениям, добился ее заключения в монастырь, – более о ней не было ни слуху, ни духу. Новорожденную девочку (ее окрестили то ли Марией-Доро-теей, то ли Марианной) по просьбе Карла-Иоганна принял в свою семью некий, сочувствовавший ему, французский дворянин. По достижении совершеннолетия девушка вышла замуж за бретонского графа де Каркарона.
Несостоявшийся отец продолжал воевать в разных странах, в частности, в Греции под командованием своего дяди, но 28 августа 1686 года «жестокая лихорадка» оборвала его яркую жизнь.
Семейная часовня Кёнигсмарков при замке Агатенбург продолжала пополняться захоронениями безвременно усопших членов этого славного рода, единственным представителем мужского пола которого оставался Филипп-Кристоф. Такое положение обязывало, он прекрасно осознавал это и старался поддержать репутацию предков тем, что продолжал вести широкий образ жизни. Мотовство продолжателя династии намного превосходило размеры жалких крох, оставшихся от состояния его деда. Подогревать в обществе интерес к семье Кёнигсмарк молодому человеку в немалой степени помогала его исключительная красота. Французский дипломат, писатель и литературный критик барон Анри-Блаз де Бюри (1813– 1888) так описывал внешность графа в своей книге «Эпизод из истории Ганновера, семья Кёнигсмарк»: «Невозможно представить себе ничего более горделивого, более привлекательного и более пленительного, нежели этот молодой человек. Глаза большие, широко открытые, полные огня, черные как смоль волосы, ниспадающие шелковистыми кудрями в манере утонченных щеголей времен Людовика ХIII, а на устах чувственного рисунка скользила трудноописуемая склонность к иронии, насмешке, язвительности, в которой крылась одна из характерных черт и, возможно, погибель этой натуры, одновременно и возвышенной, и приземленной». Один из самых выдающихся мемуаристов ХVII–ХVIII веков герцог Сен-Симон выразился так: «Он принадлежал к числу тех людей, которые появились на свет, чтобы порождать величайшие несчастья любви».
Филипп-Кристоф пожелал учиться в Оксфордском университете и там старался не ударить лицом в грязь перед отпрысками английской знати, требуя от родни содержания в одну тысячу фунтов в год. Если кому-то интересно узнать, чему эта сумма приблизительно соответствует по курсу сегодняшнего дня, пусть умножит данную цифру на семьдесят. Уже тогда мать пыталась призвать сына к порядку, указывая на несоответствие его запросов доходам семьи, но он и слышать ничего не хотел.
Естественно, что после университета молодой человек выбрал военную службу и, пребывая на таковой, принял участие в походах против турок. В Венеции Филипп-Кристоф встретился с наследным принцем Саксонии Фридрихом-Августом и сдружился с ним. Они разделили удовольствия венецианского карнавала, после чего граф фон Кёнигсмарк последовал за принцем в столицу княжества Дрезден, где и прожил некоторое время. В начале 1688 года он приехал в Ганновер вместе с принцем Карлом, младшим братом Георга-Людвига, дабы повеселиться на местном карнавале перед отъездом на войну против турок. Тоскующий по Венеции курфюрст Эрнст-Август уже давно решил перенесли это прекрасное увеселение на немецкую почву, оно прижилось в Ганновере и внесло вклад в репутацию местного правителя как европейски культурного человека, мецената и гостеприимного хозяина. На этот период приглашались также французские и немецкие театральные труппы, поэтому веселье кипело вовсю.