Что я сделала ради любви

Она скатилась вниз, помчалась по веранде, по дорожке, ведущей к гостевому дому. И сквозь стеклянные двери увидела Брэма. Он сидел за письменным столом, глядя в пустоту. Когда она ворвалась в комнату, он словно взметнулся из-за стола.

– И это – любовное послание?! – завопила она.

Брэм нерешительно кивнул. Лицо его было бледным как полотно.

Она уперла руки в бока:

– Ты меня прикончил?!

Брэм с трудом сглотнул: очевидно, язык ему не повиновался.

– Ты… же… не думала… что я прикончу себя?

– И мой отец! Мой собственный отец хоронил меня!

– Он хороший актер. И… и поразительно порядочный тесть.

Джорджи скрипнула зубами.

– Я заметила пару знакомых лиц в толпе! Чаз и Лора…

– Обеим, похоже… – он снова сглотнул, – церемония понравилась.

Джорджи воздела руки к небу:

– Не могу поверить, что ты убил Скутер!

– У меня не было времени поразмыслить над сценарием. Лучшего ничего не придумалось, тем более что пришлось снимать без тебя.

– Еще бы!

– Все было бы сделано вчера, но твоя фиктивная дочь с лицом ангелочка повела себя как примадонна. Хуже чирья на заднице. Не представляю, как мы будем с ней работать. В «Доме на дереве» она играет ребенка, над которым издевается садист-отец.

– Великая маленькая актриса, значит, – протянула Джорджи, скрестив руки на груди. – Присмотрись, у меня слезы на глазах.

– Если у нас когда-нибудь родится ребенок, который станет так себя вести…

– Значит, во всем будет виноват отец?

Брэм от удивления онемел, но Джорджи еще была не готова снять его с крючка, хотя в душе бурлили колючие пузырьки счастья.

– Клянусь Богом, Брэм, это был самый глупый, пошлый, банальный кинематографический мусор…

– Я подозревал, что тебе понравится.

Судя по виду, он не знал, что делать со своими руками.

– Тебе ведь понравилось? Это был единственный способ показать тебе, что я отчетливо сознаю, как обидел тебя в тот день, на пляже. Ты ведь поняла, правда?

– Как ни странно, да.

Его лицо исказилось.

– Тебе придется помочь мне, Джорджи. До тебя я никого не любил.

– Даже себя, – спокойно добавила она.

– Что там было любить? Пока ты не полюбила меня в ответ. – Он сунул руку в карман. – Я не хочу снова ранить тебя. Никогда больше. Но я уже сделал это. Принес в жертву то, что ты больше всего хотела. – Он снова скривился. – Элен тебе никогда не сыграть. Контракт подписан. Знаю, эта роль значила для тебя все и из-за меня ты ее не получила, но больше я ничего не смог придумать. У меня не было другого способа доказать, что мне нужна только ты, а не твое участие в картине.

– Мне все ясно.

Джорджи вспомнила о ранах, которые наносили люди себе и друг другу во имя любви, и осознала, что настало время признаться в том, что сама поняла совсем недавно:

– Я рада.

– Да нет, какая тут радость? Я ничего не могу исправить, милая, как и загладить свою вину.

– Нечего тут заглаживать.

Она впервые сказала это вслух.

– Я режиссер, Брэм. Режиссер-документалист. Именно это я и хочу делать в жизни.

– О чем ты?! Ты актриса. Это твое призвание!

– Мне нравилось играть Энни. Я обожала роль Скутер, потому что тогда нуждалась в похвалах и аплодисментах, но больше мне это ни к чему. Я стала взрослой и хочу рассказывать публике истории других людей.

– Это все прекрасно, но… твоя проба? Изумительная игра?

– Ни единого слова не вырвалось из сердца. Голая техника. – Она тщательно выбирала слова, подгоняла одно к другому, как в пазле, пытаясь попасть в самую точку. – Подготовка к пробе должна была стать самой волнующей моей работой, но на деле оказалась тяжелой нудной обязанностью. Я возненавидела Элен и тот ад, в который она меня тянула. Больше всего мне хотелось взять камеру и сбежать.

Брэм изогнул бровь и сразу стал больше походить на себя прежнего.

– И когда же ты это поняла?

– Наверное, знала с самого начала, но думала, что это реакция на наши непростые отношения. Я честно репетировала, а когда больше не смогла этого выносить, брала камеру и принималась донимать Чаз или отправлялась брать интервью у официанток. Я столько твердила о том, что следует начать новую карьеру, и не понимала, что уже сделала это. – Джорджи улыбнулась. – Погоди, вот увидишь то, что я наснимала: истории Чаз, уличных ребятишек, матерей-одиночек. Все в фильм не войдет, однако, думаю, я многому научусь при монтаже.

Брэм наконец подошел к ней.

– Ты говоришь это для того, чтобы меня не загрызла совесть?

– Шутишь? Я просто обожаю, когда тебя грызет совесть. Так мне легче завлечь тебя, заставить потерять голову и приковать к себе.

– Ты уже приковала, – хрипло пробормотал Брэм. – И надежнее, чем можешь себя представить.

Он не мог отвести глаз от ее лица. Джорджи никогда не чувствовала себя такой любимой и желанной.

Они смотрели в глаза друг друга. В души друг друга. И никому не приходило в голову отпустить остроту.

Брэм поцеловал ее, нежно, как молодую девственницу. Сладчайшая встреча губ и сердец. Все происходившее было постыдно романтичным… но не таким постыдным, как их влажные щеки.