Что не стоит делать невидимке

Нет. Теперь, когда я набросала план, он звучит совершенно нелепо: фантазия мозга, повреждённого китайскими зельями и чрезмерным воздействием ультрафиолетового света.

Думайте, что хотите, только я для себя уже всё решила. Да, это риск. Но в прошлый раз любые неблагоприятные последствия были, что ж… их не было. Моя кожа стала лучше. У меня даже получается убедить себя, что мои волосы заблестели, и я пытаюсь откинуть их назад, как Араминта Фелл, но получается плохо. Я, наверное, смахиваю на умалишённую лошадь, которую достали мухи.

Так что решение принято. Но прямо сейчас я должна сделать ещё кое-что. Это тот вечер, в который я решила навестить прабабулю одна и выяснить, что же такое она имела в виду – и имела ли вообще, – так странно поглядев на меня в свой день рождения.

Я слышу, как ба кричит с первого этажа:

– Я ушла! Пока, милая. Вернусь не поздно.

Сегодня у ба «концертный вечер». Раз в месяц или около того ба со своими друзьями отправляются на концерт. Классический или джазовый: стариковская музыка, короче.

Сегодня он что-то рановато. В шесть с хвостиком в Уитли-Бэйском драмтеатре. Какой-то джазовый квартет. Закончат в восемь.

Что даёт мне чуть больше пары часов, чтобы добраться до пансионата для престарелых и разобраться, почему прабабуля была такая загадочная на своём дне рождения.

Глава 29

К тому времени как я добираюсь до «Прайори Вью», на часах уже семь, и я промокла насквозь – снаружи от дождя, который начался в ту секунду, когда я шагнула за порог, а внутри от того, что вспотела в водонепроницаемом плаще.

Я доехала на метро и взяла с собой Леди. С ней в пансионате бывать хорошо, потому что, если на прабабулю нападает состояние ничего-не-говорения (что происходит в большинстве случаев), тогда я могу гладить Леди, которой всё равно, кто что говорит, до тех пор пока ей чешут пузико. И прабабуля всегда улыбается, увидев её.

До Тайнмута всего три остановки. Потом надо пять минут идти вдоль побережья под обстрелом толстых игл солёного летнего дождя с Северного моря.

В общем, я вхожу в резиденцию-пансионат для людей пожилого возраста «Прайори Вью» с Леди на поводке, а навстречу мне выходит какой-то мужчина. Вот только он не смотрит, куда идёт, и мы почти сталкиваемся, но не совсем. Однако я сразу же замечаю, что он курильщик: вокруг него висит застарелый запах табака.

Он отрывается от своего телефона, в котором он что-то печатал, и между нами начинается беседа. На первый взгляд, в ней нет ничего особенного, но она оставляет меня в тревожных и растерянных чувствах.

Мы оба говорим: «Ой, простите!», как обычно бывает, потом он останавливается, вроде как преграждая мне путь, но не агрессивно, ничего такого, и – дело вот в чём – смотрит на меня очень пристально.

Потом он опускает взгляд, будто поняв, что пялится, и говорит:

– Красивая собака!

У вас есть собака? Неважно; слова «красивая собака» – это вроде универсального начала разговора между людьми, когда по крайней мере у одного из них есть собака. Это всё равно что беседы о погоде, только менее скучные.

Схема такая:

«Красивая собака!»

«Это девочка или мальчик?»

«Какой она/он породы?» (Этот вопрос обычно задаётся, только когда порода непонятна. А если понятна, как в случае с Леди, то он звучит так: «Лабрадор, да?»)

«Сколько ей/ему?»

«Как её/его зовут?»

Примерно так, более-менее. После этого вы продолжаете разговор, если хотите, а если не хотите, то все расходятся по своим делам.

Примерно такая беседа и происходит у меня с этим мужчиной, только несколько неловкая, потому что:

а) Мы топчемся в дверях пансионата и

б) он продолжает на меня смотреть

.

Странно, но мне не становится от этого стрёмно, что было бы нормально. Таращащийся на вас незнакомый мужчина – как правило, весомая причина, чтобы почувствовать себя неуютно, но, видимо, не в этот раз. Каждый раз, когда я поднимаю на него взгляд, он пристально вглядывается в меня.

Он нестарый – слегка за тридцать, наверное, – и одет, как учитель. Вельветовые штаны, рубашка с расстёгнутым воротником, джемпер с треугольным вырезом, начищенные ботинки. У него короткие волосы песочного оттенка, худое лицо и идеально ровные зубы чересчур белого цвета, которые он то и дело демонстрирует, улыбаясь мне – многовато для кого-то, кого только что встретил.

Пока это продолжается, Леди обнюхивает его ботинки и виляет хвостом, а когда мужчина протягивает руку, чтобы погладить её по голове, я замечаю кое-что, что – лично мне – кажется совершенно выбивающимся из его серьёзного образа учителя какой-нибудь там географии, и это тот факт, что на двух его пальцах виднеются желтоватые пятна от сигарет. (Раньше я видела такое только раз, у оборванного старика в церкви, с которым ба всегда здоровается, потому что, как она говорит, больше этого никто не делает.)

– Знаете, я лучше, эм… – говорю я, мотая головой вглубь пансионата.

– Да, да, конечно, – отвечает мужчина, словно ему вдруг сделалось неловко.

Он говорит с лондонским акцентом. Точно не с ньюкаслским. На секунду я задумываюсь, не отец ли это Бойди или кто ещё. Но с чего бы ему здесь быть?