Что не так с этим миром

Но я хотел обсудить не это поразительное ощущение искусственности, сопутствующее всему незнакомому. Я просто напоминаю, что, заглядывая в историю, не стоит удивляться, если вещи, созданные по моде, далекой от нашей, кажутся искусственными: следует убедить себя, что в девяти случаях из десяти эти вещи откровенно и почти неприлично честны. Вы можете услышать, как люди говорят о ледяном классицизме Корнеля или о напудренной помпезности восемнадцатого века, но все эти фразы очень поверхностны. Искусственной эпохи никогда не было. Не было эпохи разума. Мужчины всегда были мужчинами, а женщины – женщинами, и два их главных желания всегда состояли в том, чтобы выразить страсть и сказать правду. Мы можем увидеть что-то чопорное и необычное в их способе выражения, точно так же, как наши потомки увидят что-то чопорное и необычное в нашем откровеннейшем очерке трущоб и в самой обнаженной патологической пьесе. Но мужчины никогда не говорили ни о чем, кроме очень важных вещей; и та сила женственности, о которой мы сейчас поговорим, лучше всего, вероятно, выражена в каком-нибудь пыльном старом сборнике стихов, написанном достойным человеком.

Восемнадцатый век считается периодом искусственности, по крайней мере, во внешних своих проявлениях, но тут нужно кое-что уточнить. В современной речи «искусственность» расплывчато означает какой-то обман, а восемнадцатый век был слишком искусственным, чтобы обмануть. Он культивировал то совершенное искусство, которое не скрывает, что оно искусство. Его мода и костюмы смело показывали естество, допуская искусственность, как в очевидном случае с пудрой, покрывающей все головы одним и тем же серебром. Было бы фантазией назвать это своеобразным смирением, скрывающим молодость, но, по крайней мере, в этом не было порочной гордыни, скрывающей старость. В соответствии с модой восемнадцатого века люди не притворялись молодыми, а соглашались быть старыми. То же самое и с наиболее причудливыми и неестественными их модами: люди становились странными, но не фальшивыми. Дама может быть или не быть такой румяной, как на портрете, но очевидно, что у нее не было от природы столько родинок, сколько мушек.

Я ввожу читателя в эту атмосферу более старых и откровенных фикций лишь для того, чтобы он с большим терпением отнесся к определенному элементу, очень распространенному в художественном оформлении и литературе той эпохи и двух предшествующих ей столетий. Об этом нужно упомянуть, потому что это как раз одна из тех вещей, которые кажутся поверхностными, как пудра, но в действительности имеют корни, как волосы.

Во всех старинных цветочных и пасторальных песнях о любви, особенно в песнях семнадцатого и восемнадцатого веков, вы найдете постоянный упрек женщине в холодности, непрекращающиеся избитые сравнения ее глаз с северными звездами, ее сердца со льдом и ее груди со снегом. Большинство из нас привыкло считать эти старые избитые фразы всего лишь чередой мертвых слов, чем-то вроде холодных обоев. И все же я думаю, что старые поэты-кавалеры, писавшие о холодности Хлои, придерживались психологической истины, которая сегодня отсутствует почти во всех реалистичных романах. Наши психологи-романтики постоянно изображают жен, которые наводят ужас на своих мужей, катаясь по полу, скрежеща зубами, разбрасывая мебель или отравляя кофе; все это основано на какой-то странной утвердившейся теории, будто женщины чрезвычайно эмоциональны. Но на самом деле старый холодный образ гораздо ближе к жизни. Большинство мужчин, если бы говорили искренне, согласились бы с тем, что самым ужасным качеством женщин в дружбе, флирте или браке будет не столько эмоциональность, сколько ее отсутствие.