Что посмеешь, то и пожнёшь

Парень нравится и не нравится. Так, может, и надо было с самого первого раза дать вольную? Беги, петушок, на все четыре! И не было б этой бесконечной нуди?

– Ну, разлепила нас с Танечкой… Дальшь как всё повела? Назначили расписку на Новый год. Помер отец, подожди год. Жду. Называешь Май. Пришёл вот дорогой Май… Переносишь на Октябрьскую. С Октябрьской снова на Новый. Потом вот… дом. Стои́т дожидается тебя не шалашишко какой из палых веточек. Когда он тебя дождётся?

– Ничего не скажу. Надо подождать…

– Четвёртый год уже жду. Пора б…

– Хоть завтра выскочу! – сорванно выкрикивает она и, выждав паузу, уже с весёлым укором, твёрдо выставляет свой новый резон: – Я никогда не была на море. Надо сперва поехать отдохнуть.

– А разве нельзя ехать на море мужем и женой?

– Нельзя, – она ласково приставила ему ко лбу прохладную подушечку пальца и подвигала им, как бы втирая, вдавливая свой довод.

– Ну, нельзя и нельзя, – соглашается Иван. – Не век же будешь на море. Вернёшься когда-нибудь.

Катя кокетливо качает головой.

– Одна у нас говорила: выйду, у кого будут свои «Жигули», дача и кляча. Я у тебя всего этого просить не стану. Ты нахалина такой, всего достигнешь. Потом от тебя ничем не откупишься, как от смерти… Я ведь про дом так… Просто слово подбежало такое…

Иван глуповато просиял.

– Так пускай подбежит ещё! Ради тебя… Подожду…

– Полный безандестенд!..[263] Го-осподи! Некультяпистый! Кто ж тебе вложит ума? Нет, нет и нет!

В такт с каждым тихим, усталым нет Катя всё злей давила Ивану на лоб.

Конфузясь, потея, он счастливо пялился на неё из-под её руки.

– Ну что встромил глаза, как баран в новые ворота? Пока смотрел, ворота уже постарели. Всё, Ваня, кончен балок.

Неужели это в самом деле всё? Неужели вот так можно взять и объявить сонным голосом, что всё кончено? Да разве можно всё это кончить?! Мы росли в Лисках на одной улице, жили в соседях, виделись каждый день. Сколько себя помнил, столько и любил эту Катеньку, и вот эта Катенька, пряча за кулачком зевки, говорит, что всё кончено. Нет, нет! Что угодно, только не это! Правда же?!

С больным жаром Иван упирается вопросительным взглядом в Катю.

– Это всё, – ровно подтверждает она своё.

– Бодастенькая м-моя… Ты что-то перенедомудрила…

– Пока ты сам это и пере… и недо…

Заикаясь, он попросил воды.

Она подала.

Напиться и уйти?

Напиться и остаться! Навсегда!

Непослушную, словно чужую, руку впихивает он мелкими толчками в тесный карман. Под пальцами хрустко щёлкнул, будто выстрелил, газетный катышек. Иван дрогнул. От рясных блёсток пота засиял под ярким светом лоб. Загнанно, неотрывно смотрит на Катю.

На последнем терпении ждёт она его ухода.

Догадывается ли она, что у него в руке? Может, сказать? Как она среагирует? Ведь выпей, он уже не увидит её реакции, вот в чём вся штука. Несправедливо… Почему человеку отказано в последнем желании? Почему ему не дано знать, как воспринимают близкие его смерть? Ведь ему только бы увидеть боль, раскаяние на родном лице, больше ничего не надо… Увидеть и уйти…

Ивану кажется, что Катя слышит его мысли и как-то насторожённо улыбается ему.

В улыбке Ивану видится надежда.

Не всё ещё потеряно! Рано ещё выставлять жизни счёт!

И он, судорожно сглотнув воздух, залпом осушает бокал, не вынимая потной руки из кармана.

– Ты чего весь вспотел, покуда пил? Будто в гору тащил свой потухший паровоз…

– Тащил, Катя! Тащил! – торжествующе расплывается Иван. – Я ещё выскочу из беды… Только бы ты помогла… Невозможного я не прошу. Не выхватывай последнюю надеждушку… Ты только пообещай разкогда угодно. И назад я не поеду. Остаюсь!.. Тракторишко тут заваляха сыщется. Иль в шофёры… Зато рядом… Возле… Мне бы видеть тебя хоть издалёчка…

Нуднота эта надоела Кате, наскучила до последних степеней.

– Епишкин козырёк! Какой-то с кукушкой… неандерталец… – в сторону роняет она отрешённо. – Я даже не обижаюсь… Я не обижаюсь на того, на кого уже не обижаются врачи… Ну, останься… Что заменится? Между нами всё кончено. Точней скажу. Тому не кончаться, что и не начиналось.

Если бы это Катя выпалила в гневе, в пылу, Иван, может, и не поверил бы её горячим словам. Да сейчас они были произнесены бессуетно, спокойно, как-то выверенно, итогово, так что не поверить им Иван не мог, но, поверив, окончательно потерялся.

У него достало сил дойти до ведра.

Зачерпнул воды, сыпнул в бокал серо-белого порошка.

– У тебя что, изжога? – спросила Катя, приняв этот порошок за хлебную соду.

Он кивнул.

Прощальными глазами обошёл комнату, жалко и сиротливо улыбаясь. Он медлил. Он ждал, ждал хоть намёка на надежду в чужом взгляде Кати. Неужели у неё и мысли нет, чтя это уже всё?

4

Катя сидела на своей койке и молча ждала его ухода. Изжога так изжога, пей, мне-то какое дело, говорило выражение её лица.

Он уже поднимал бокал к губам, когда Катя, почуяв запах чеснока, рванулась к Ивану, вытолкнула из руки бокал.

Бокал слетел на пол и разбился.

Заворочалась укутанная с головой старуха.

Больше никто и никак не прореагировал на этот короткий, как хлопок, шум.