Что посмеешь, то и пожнёшь

2

Тэ-экс… Хли-ипенький фельетонишка.

По нынешней поре водрузил бы на нём тяжелуху крест и забросил, не подумал бы вовсе печатать.

А тогда…

Тогда он стоил мне дорогого…

Был сентябрь. Не смолкавшие целую неделю дожди в кисель растолкли дорогу, так что покуда из района докувыркался я на своих клюшках до Ищереди, был я грязнее грязи.

Не успел я перевалиться через порог, как Святцев, громоздкий, отъевшийся гладуш, будто из теста сжатый, по-медвежьи облапил меня, забухал по звонкой спине.

Он бесшабашно обрадовался моему приходу, тем самым загнав меня окончательно в тупик. Смотрел весело, даже с каким-то большим бравым вызовом.

От прежнего Святцева, затюканного, пугливого, не уцелело и следа.

Скоро с огня явилась на стол полная сковорода жареной картошки, обозначилась чекушка.

– Поесть поем, а наливать не надо. Язва! – соврал я.

Язва производит впечатление.

Он удручающе смотрит на меня.

– Ну, гореспондент, нельзя так нельзя… А, – скосил он глаз на чекушку, – а книжечка, доложу я тебе по всей радостной форме, в хор-рошем переплёте! Выгодный ты гость… – С видимой досадой он лениво крестит себя чекушкой и, о зуб сорвав с неё ребристую нашлёпку, тянет прямо из горлышка. Дохлопав до дна, захвалился: – Кому и нельзяшко, а мне всё полная можность. Либо-что… Ни одна язва не связывается со мной. После чердака отродился я, в рост попёр. Дело кувыркается к старости, а я всё справней, а я все толстей. Живу в одно рыло! Раскраснелся, хоть прикуривай. Даже неловко перед тобой. Ты чего такой худючий? Форменный мешок с костьми… С лица белый, никак чахоткиной мучкой город тебя припорошил? Зудится в этом коробке, – тукнул себя по лбу, – одна мысля… Не знаю, как ты… Вижу, остонадоели тебе городские газы, перекочёвывай ко мне на вольное деревенское житие. А?! Гореспондент? Теснотиться не будем. Сараюшку эту, – подолбил пяткой в пол, – завалю, царскую хоромину выставлю. Два медведя угнездятся!.. Кругом леса. Ягодки, грибки все наши. О! Женю́! У Вояки роскошь дочка на возрасте. К свадьбе подарю тебе стального коника… мотоциклетку… Ну, что? Будет у нас свой докторь. Санушку – где-то по улицам шлёндает, домой днями не загоняется! – зашлю в институт по медицине. Выучу разнепременно и будет он нам с тобой без очереди уколы колоть. Благода-ать!..

Подбоченясь и подтанцовывая, Святцев прошёлся по простору комнаты и, неожиданно чуть припав на одну ногу, резко выбросил вперёд другую и быстро, сильно хлопнул под ней в ладоши. Это ему понравилось, и он, заполошно приседая, выбрасывая попеременно то одну, то другую ногу и хлопая, раза два обежал комнату и, оглаживая вислые, обрюзглые бока, восхищённо вымолвил:

– На старости в плясуны записался! Хошь, плясака дам!

Я рассеянно пожал плечами.

– Да что ты, Тоска Хлипыч, киснешь, как мёд?! Какой-то недоваренный, скушный… Любимушка! Иля у тебя либо-что болит? Болит – вот капнул на пальчик, – он пододвинул полный стакан, – прими один ограничитель, сожги боль и запляшем союзом! Ну! Дак что насчёт съезда? Не молчи. Мне это не в масть.

– Да ладно вам! – отмахнулся я.

– Ладно, а не пляшешь. Так что?

Что я мог ему ответить?

Я думал своё.

Думал, как подступиться к нему с разговором о письме, что снова привело в этот дом, сверху похожий на кляксу. Хотелось завести разговор ненароком, неназойливо, как бы нечаянно, по случаю случайно случившегося случая, что ли.

Но хода такого не выпадало.

Я молчал.

Моё молчание начинало его беспокоить, подкусывать.

– Ну что, писарюн, всё строгаешь? – не без сарказма спросил он, заметив торчащий из кармана пиджака блокнот. – Ну, строгай, строгай, – с каким-то жёлчным благодушием разрешил он. – Я твою газетину получаю. Всё читаю твоё. Страх сколь лепишь. Плодущой чертяка! Только не нравится, какой-то ты насуровленный. Я к тебе со всей нашей милостью. А ты, может, расчётец принёс за перышко-ножичек? За топорок?.. Ну, кидал, кидал я в тебя топорок. Так сколько тому лет! Пальцев на одной руке не наберёшь. С другой присчитывай.

– Прошёл всего год.

– У тебя свой счёт, у меня свой. По-оздно стрянулся, гореспондент… Года большие сбежали. Они давно-о мне амнистию дали… Так либо-что подчистую забывай всё вчерашнее. Я винюсь перед тобой… Вот глупинку сморозил… кидал… Дурень тот поп, что крестил меня, да забыл утопить… Несуразно таки верховодит людьми жизнь… Спасибо, парнишка ты добрый, простил все мои вытребеньки, не кинулся искать мне кары в мильтовне да в судах. А с другой стороны, ты молоденький, не мудр годами… Раскинь умком, ну как бы искал? Где свидетели? Дуня? Оттуда, – поднял палец кверху, – никакой повесткой в суд не дозовёшься… Санушка? Каков с дитяти спрос? А дело в лесу кто видел? Одна ночь да ветер? Хор-ро-ши-и свидетелёчки…

Я сделал вид, что не понимаю, о чём речь:

– Вы про какой топорок? Про какое лесное дело?