Что пропало

После этого яма представлялась ему смертью — местом, куда можно сойти и увидеть, что такое смерть. Он прикрыл яму древесно-стружечной плитой, а сверху положил камни. И теперь, когда шел по этому участку, точно знал, что у него под ногами.

Курт понял, что его секретные места и безмолвная индустриальная площадка для игр перестают существовать. Он видел, как возводятся леса и как их разбирают: в нескольких сотнях метров открывался новый торговый центр. Отец уже запретил членам семьи посещать «Зеленые дубы». Центр построили на месте его бывшего завода, и Курт-старший счел это оскорблением всему району — там будут работать женщины, покупать должны будут женщины и не будет производиться ничего стоящего. Но младшему Курту было любопытно туда заглянуть. Он хотел посмотреть, могут ли выжить призраки.

*

В комнату персонала ворвался Дэн.

— Е… твою мать. Десять минут спускался в е…м лифте — эти е…е обезьяны-покупатели жали на каждую кнопку и кудахтали, как идиоты, когда он останавливался: ой! Чудо из чудес, дверь открылась еще на одном — ты угадала — этаже этого е…о магазина. Можно подумать, дверь открывается туда, куда смотрит телескоп «Хаббл».

«Где мы?» — «Это этаж с играми?» — «Не знаю. Надпись — четвертый». — «Что на четвертом?»

Черт возьми, как они ухитряются найти дверь своей квартиры? Доехал наконец до первого этажа, пробиваюсь сквозь толпу пингвинов, машущих крыльями у полок, дохожу до «Маркса и Спенсера» — и для чего? Чтобы застрять в очереди к этой аномалии с восковыми пальцами. Слушай, я засекал время — веришь ли, ей требуется сорок секунд, чтобы раскрыть пакет и сунуть туда сэндвич! С ума сойти. Я, на нее глядя, думал — меня кондрашка хватит. Почему ее посадили за кассу? От нее только одно требуется, и она не может этого сделать — поместить треугольную пластиковую коробочку в квадратный полиэтиленовый пакет. Ей надо было выдать резиновые перчатки, а еще лучше — отрубить руки к черту, ей от них никакой пользы. И вот, после изнурительной многовековой возни, мне дают мой сэндвич. Теперь обратно на рабочее место — адским лифтом, и из часового перерыва у меня на еду — ровно двадцать минут. Если в холодильнике нет молока, клянусь Богом, я отпилю себе член ржавой ложкой.

— Молока нет, — безучастно подтвердила Лиза.

Дэн моргнул, вздохнул, повалился в кресло напротив и положил голову на стол.

В комнате воняло переполненной урной. На полу валялись останки жареных цыплят, дожидаясь, когда ими займется наконец уборщица.

— Что ты ел на обед? — спросила Лиза.

Дэн ответил, не поднимая головы:

— Картофель фри с соусом песто и «Пармезаном», сэндвич с бри и виноградом — «большой, толстый и вкусный» — и… фруктовый коктейль и десерт с профитролями в горшочке.

— Ого. Ты Калигула?

Дэн поднял голову и огляделся.

— Правильно. Да, Калигула, во всем своем великолепии — и наслаждаюсь ароматами протухшего фастфуда. Я понимаю, работа здесь, особенно в субботу, — такое нескончаемое наслаждение, что надо умерить его едой, — что у нас сегодня? — Дэн осмотрел Лизин серый домашний сэндвич. — О господи! Не может быть — рыбная паста? Ты мне не снишься? Война кончилась, слыхала? Карточек больше нет. И вообще, вали к себе в контору. Я думал, менеджеры там должны сидеть за своим трехчасовым обедом.

Лиза улыбнулась:

— Я ведь двойной агент. Люблю покрутиться в низах, а потом доложить начальству о бунтарских настроениях. Так я и получила свой изумительный пост — стуча на диссидентов и отказников.

— Черт! — сказал Дэн, словно ему только что открыли глаза.

— Ну а у тебя как день прошел? — спросила Лиза.

— Обычно. Очередная возможность увидеть человечество в лучших проявлениях. Иногда до смерти хочется встречи со стандартным психом — ну, знаешь, с добрым основательным невротиком, который тревожится из-за пропущенных серий «В автобусах». А вот с нормальными тяжелее всего. У меня примерно четыреста семнадцать жалоб от покупателей, что нужные им CD на прошлой неделе были дешевле. Я объясняю, что распродажа кончилась в четверг, а они все, как один, смотрят на меня, моргают и говорят: «Но я хочу купить его сейчас». Я как можно вежливее отвечаю: «Боюсь, сегодня уже цена без скидки. Может быть, вам стоило купить в четверг, когда магазин был разукрашен объявлениями пять метров на пять: „Сегодня последний день распродажи“». И тут — вот что меня убивает — они говорят: «Это незаконно».

Что это? Откуда они набрались этой юридической ахинеи? Дурацкого, путаного представления о законе — из серий «Сторожевого пса» и с коробок кукурузных хлопьев? Их нельзя выпускать без провожатых. Но одно замечательно, одно вселяет в меня безмятежность: они настолько глупы, что не могут понять — у нас всего восемь дней в году нет распродажи, завтра она опять начинается. Я стою, слушаю их бред, и он меня не трогает — я знаю, у нас наверху полторы тысячи этих дисков ждут наклеек с новой графикой, и не сегодня-завтра они будут в торговом зале по обычной низкой цене. Раньше я, может, и сказал бы им об этом, но теперь — нетушки.