Что слышно насчет войны?

Тот человек вышел из кафе, нас он не заметил. Я повернулся к Леону. Он попытался поднести к губам чашку кофе, но не смог — слишком сильно дрожала рука. Тогда он поставил ее на блюдце и заговорил:

— Это было незадолго до того, как вы поступили в ателье. В апреле сорок пятого. Все началось с того, что один подонок, поселившийся в квартире арестованного еврея, в доме номер три по улице Гиймит, не пожелал, несмотря на приказ, освобождать ее, когда законный хозяин вернулся из лагеря. Собрал банду молодчиков, и они уже один раз выгнали судебного пристава с полицейским. Во второй раз полиция прислала грузовик, но человек тридцать фашистов опять помешали выселению, откуда-то набежал еще народ, и все переросло в антисемитскую демонстрацию. Толпа человек в пятьсот во главе с офицером в лейтенантской форме валила по улице Вьей-дю-Тампль. Они орали «Франция для французов! Смерть евреям!» и нападали на каждого еврея, что попадался им навстречу.

— Я не знал, что французы, как поляки, умеют распознавать евреев по виду.

— Успели научиться. Во всяком случае, эти.

— Но разве нацистских прихвостней не арестовали сразу после Освобождения?

— Не всех, — отрывисто сказал Леон. — Поэтому я утром и спорил с Шарлем. Фашисты на все способны. Франция уже была освобождена, шли последние бои на улицах Берлина, а эти тут, в центре Парижа, снова кричат: «Смерть евреям!» Многих оставили на свободе, а в головах у них ничто не изменилось. Тогда еще не начался суд над Петеном и Лавалем. Не говоря уж о Нюрнбергском процессе, который закончился всего месяц тому назад. Только на нем осудили нацистских преступников, и то не всех.

— Но значит, Шарль прав, когда говорит, что идеи не умирают…

— Значит, правы мы оба. Надо наказывать виновных. Конечно, не тех, кто просто кричал: «Смерть евреям!» — их всех не арестуешь… Наказывать не ради мести, хотя было бы неплохо отомстить. А потому, что если виновные остались на свободе, то ради чего погибли те, кто боролся? Выходит, они погибли зря?

— А что же полиция в тот день ничего не сделала?

— Полиция появилась потом. А сначала поднялся весь квартал. Мы перекрыли дорогу демонстрации на улице Руа-де-Сисиль, и началась драка стенка на стенку. Кто говорит, что евреи не умеют драться, глядя на это, должен бы пожалеть, что и подумать мог такое. Первое, что я увидел, когда подоспел, были двое мерзавцев, которые повалили на землю старого еврея и избивали его ногами. Я просто озверел. Мне вспомнились недавно напечатанные в газетах, ну, вы помните, фотографии из концлагерей, а тут я собственными глазами вижу то же самое! Потом я часто думал, что, окажись у меня тогда в руках револьвер, который мне выдали в Сопротивлении, я бы их застрелил. Я бил их и не мог остановиться, пока меня не оттащили полицейские.

— Да вас-то почему они арестовали?

— Наверно, по привычке. Да и некогда было разбираться, хватали всех подряд. Самое смешное, Морис, что евреев задержали больше, чем фашистов. И вон тот, что сейчас вышел, сидел в участке вместе со мной.

Меня пробрала ледяная дрожь, и я, как каждый раз, когда случается вот так похолодеть, засунул руки в карманы брюк. Уж кажется, знаешь все, и вот тебе, пожалуйста: оказывается, в этом свободном и почти спокойном мире, до которого ты наконец-то дожил, еще существует фашизм и даже не думает прятаться! Буду знать теперь и то, что в этом кафе мне делать нечего. Я даже не заметил Жаклину, которая пришла сюда из ателье, стояла прямо передо мной и что-то говорила. Я не понимал, что она говорит и чего от меня хочет. То есть, конечно, понял, но не сразу: она пришла за нами, пришла сказать, что если мы с Леоном собираемся и дальше тут прохлаждаться, то очень скоро ей, мадам Андре и мадам Полетте придется сидеть сложа руки. А сидеть сложа руки можно и дома, незачем для этого являться в ателье.

В тот вечер пух от тедди-бира вовсю разлетался по мастерской.

Но история на этом не закончилась, у нее еще было продолжение.

Узнал я об этом случайно и тоже от Леона. Через несколько дней после того случая в кафе я встретил Шарля, который шел к себе в гостиницу на улице Тюрбиго — «Пари-Франс-отель». Я удивился, потому что, еще когда только пришел в ателье, слышал краем уха, что он, с помощью мсье Альбера, подал в суд и после долгого процесса добился, чтоб ему вернули ту квартиру, где до войны он жил с женой и дочерьми.

И вот тогда Леон мне рассказал, что после появления закона, по которому уцелевшие члены депортированных семей восстанавливались в правах на владение жилищем, образовалось несколько обществ:

— Не еврейских, а наоборот. Объединялись фашисты, которые не могли и не желали примириться с тем, что евреи опять будут жить среди них. И для борьбы с настырными евреями, которые стремились вернуться в свои дома, были созданы общество «Возрождение французского быта» и «Федерация жильцов-патриотов», которая обосновалась в доме номер десять по улице Ланкри.

— Как, улица Ланкри, дом десять? Там, где была еврейская Культур-лига?

— Таки-да, в том самом доме, — подтвердил Леон с утрированным еврейским акцентом.