Что слышно насчет войны?

Наконец Мойше желает всем счастья в новом году, и в это же самое время гаснут последние искорки — только большое черное пятно осталось на земле.

Потом прозвучала поминальная молитва, эль моле рахамим. Я не знаю древнееврейского и помню только первые слова: эль моле рахамим шохен ба-меромим… но точно знаю, когда и в каком порядке идет перечисление: Освенцим, Майданек, Треблинка, Хельмно, Бабий Яр, Варшавское гетто.

После молитвы землячества собираются каждое под своим знаменем, начинается вторая часть церемонии. Она касается каждой семьи в отдельности, и ради нее-то все в основном и пришли.

Маршруты, как в туристических экскурсиях, никогда не меняются. Например, путь на наш, тридцать первый, участок проходит по аллеям Голландских лип, Цветущих вишен, Красных кленов и Черных ив — так они называются. Если посмотреть по сторонам, между ивами, еще сохранившими листья к Йом Кипур, видны ряды могил с крестами и искусственными цветами на католической части кладбища.

Разговоры ведутся все больше о детях, о болезнях, об оккупированных территориях. И еще об оскверненных могилах. За один день надо успеть рассказать все, что случилось за целый год.

Акерман Берек,

Акерман Копек,

Фанни и их сын,

Бернеман Рашель,

Бернеман Натан, Тереза и Ида,

Бернеман Ицик, Хая и шестеро детей,

Бернеман Моцек с семьей,

Бернеман Нахман с семьей.

В радомском землячестве нас несколько десятков, и все стоят вокруг плиты с именами наших земляков. Секретарь зачитывает их по тетрадке в клеточку в том порядке, в каком они высечены на черном мраморе. Читает громко и отчетливо:

— Этнер Фишель, Бергер, Лейзер,

Эпштейн Ицек, Дрезла, Гершель,

Эпштейн Пинхус, Этель и Фейга,

Фридман Йозеф с семьей,

Фридман Герш, Перла и Бронка…

В этом месте секретарь замолкает и, не делая ни шагу в сторону, передает тетрадку Этнеру, показывая пальцем, в каком месте списка он остановился. Тот, видно, уже был наготове и продолжает чтение. И секретарь слышит свою фамилию. Повторенную пятикратно. С именами своего отца, матери, брата, жены и сына.

— Так каждый год. Как только доходит до своих, дальше не может — плачет, — говорит какая-то женщина рядом со мной.

Этнер читает дальше.

С разных сторон, от других групп, доносятся, как эхо, такие же длинные перечни. Каждый словно цепляется за эту череду имен. В которой повторяется все та же, давно известная всем, кто пришел сюда, история.

Дослушав до имен моих деда и бабушки, я посмотрел туда, где стояли выходцы из Седлеца. Там был мсье Шарль. Я подошел к нему.

— Мсье Шарль!

— А, это ты! Здравствуй, Рафаэль.

— Как ваши дела?

— Ничего. Все хорошо.

Я не знал, о ком спросить, и потому замолчал. В тишине звучали имена седлецких евреев.

Мсье Шарль, как и мой отец, носил далеко не новенький костюм, сшитый «по меркам», какие заказывали лет двадцать тому назад для общинных балов. Под пиджаком был надет толстый пуловер с треугольным вырезом, в котором виднелся галстук.

В седлецком землячестве имена читали не в строгом алфавитном порядке. Но на букве «Г» мсье Шарль прикрыл глаза. Его фамилия прозвучала трижды.

— Моя жена и две дочки, — сказал он.

— Да… Я слышал, — ответил я и подумал, что надо снова окунуться в происходящее.

Мы помолчали. Но вскоре мсье Шарль спросил:

— Ну, как прошла бар мицва?

Когда первым заговаривал и задавал вопросы он, я чувствовал себя гораздо увереннее. И я охотно пересказал ему, негромко, потому что зачитали еще не весь список, все, что узнал от мамы по телефону: как прошло торжество, какие принесли подарки и как все радовались.

— Да, они прислали мне фотографию, — сказал Шарль, — у всех такие счастливые лица.

У седлецкой плиты дочитали до Кирценбаумов, у радомской — до Любинских. Все, как обычно: те же слова, те же мысли.

На кладбищах люди часто разговаривают со своими мертвыми. Приносят раскладной стульчик, усаживаются и всё-всё им рассказывают. Кто еще жив, кто уже умер. Кто женился, у кого родились дети. Это оттого, что хочется заполнить пустоту, договорить недоговоренное, почувствовать, что ушедшие здесь, рядом.

В Баньо все только стоят. Под могильными плитами никого нет. Никто под ними не похоронен. Никто — что еще скажешь? Тут нет покойников. Нет и не было. Выжившие каждый год собираются на могилах, в которых не покоятся тела. Тел не найти, смириться с этим невозможно, остались только имена на камне, вот почему их зачитывают вслух.

Когда прочитаны последние, все тихо расходятся. Многие остаются в «Бальто» — вот где можно повспоминать, а как же без этого!

Или те, кто там остался, пришли за тем, чтобы справиться, что у кого нового. Спросить, что нового, и вспомнить о прошлом — милое дело!