Что такое политическая философия: размышления и соображения

Вы знаете, до чего дошел этот максимализм? В одном письме Робеспьера к девушке, которую он всю жизнь платонически обожал (Робеспьер был врагом физической любви, убежденным причем; он был вполне здоровым человеком, но убежденным противником всего этого, согласитесь, дамы и господа, гадкого и противного), он ей писал: «Мой ангел, когда все это будет уничтожено и станет вчерашним днем, я с тобой навсегда соединюсь». Ведь это же замечательно, плакать хочется от восторга! Это был человек, который плавал в крови. Причем замечательно, что этот максимализм носит не мифологический, а абсолютно интеллектуально проработанный и иногда даже технически разработанный характер. Это не какой-то максимализм древнегреческого мифа, где Кронос пожирает своих детей и где одни небожители устраивают каннибалическую пирушку, пожирая других. Нет, это сознательный и очень четко отрефлексированный максимализм по формуле «или - или, если нет - то», «если так - то, если не так - это». И этот максимализм воспроизводится идеально - так же как и негативизм и нигилизм - в отношении любого быта, любого образа жизни, четко воспроизводится на каждом шагу всех одиннадцати случившихся в истории абсолютных революций.

Можно их назвать. При всех оговорках, первая абсолютная революция (я включу сюда и неудавшиеся - это очень важно, ряд из них не удался) - это, конечно, Октавиан Август. Эта революция шла до окончания клана и рода Юлиев - Клавдиев - Друзов и завершилась идеально - на Нероне. Это была первая революционная фаза и установление квазитоталитарных режимов. Они были настоящими по основным признакам, во всяком случае - по признаку всепроникаемости государственной системы. Второй случай - только одна фаза революции (не абсолютной) Оливера Кромвеля. Потом он стал крутить назад, но и эта фаза, вы знаете, в кратчайший срок привела к разгрому и могла закончиться уникальным в истории почти полным уничтожением народа Ирландии (знаменитая экспедиция в Ирландию) . Но это частично - советую это не брать. Третья - Великая французская революция. Четвертая - Октябрьская революция. Я не буду говорить о провалившихся попытках. Гитлеровский приход не был абсолютным. Пятая, после большого промежутка, фактически она победила реально только в 1949-м - китайская революция Мао Цзэдуна. Шестая - северокорейская революция. Вьетнам не сделал абсолютной революции, оплошали вьетнамские коммунисты. Седьмая - «Красные кхмеры». Восьмая - Эфиопии. Девятая - попытка (попытка была неосторожной или таланта не хватило у аятоллы Хомейни) в Иране; все-таки ее стоит взять, два года он держал режим абсолютной революции, разрушив правовое государство, но не установив тоталитарное. Десятая - попытка на Кубе: Кастро сделал хорошую революцию, добрую революцию, но не смог ее перевести в абсолютную, она осталась на грани перехода в абсолютную. Но этого перехода не произошло, вы знаете, по какой причине - по внешней причине советско-американского конфликта при Хрущеве и Кеннеди в дни кубинского кризиса. Дальше.

РЕПЛИКА: В Сантьяго?

О нет! Игрушки! Между прочим, если бы с самого начала с помощью формировавшейся в Сантьяго-де-Чили кубинской гвардии Альенде получил неограниченную власть, они бы немедленно ее сделали. Но этот идиот провалил все славное революционное дело, поссорившись с профсоюзами, а в Чили нельзя с профсоюзами ссориться, у них очень большая власть. Нет. Пиночет - это жалкий абсолютист.

Дамы и господа! Завершая эту маленькую лекцию о революции, я хочу заметить, что абсолютная революция - это очень трудное для понимания понятие и категория политической философии, в которой она фигурирует как центр и фокус наблюдаемой политической рефлексии. Почему? Я думаю, что самым важным здесь является то, что как элемент политической рефлексии революция наблюдается в порядке трансформации последней. Ведь революция - это трансформативный процесс. Отметим крайне сложное отношение этого феномена ко времени (переходя от одной революции к другой и говоря об абсолютной революции, мы очень часто переходим от одного времени к другому - то ли речь идет об одном годе, то ли речь идет об одном веке, то ли речь идет иногда об одном часе), его темпоральная зыбкость чрезвычайно трудна для нашего понимания, потому что нам надо пристроиться и подстроиться в нашем мышлении к темпу этого феномена и хоть сколько-нибудь редуцировать для нашего понимания его разнообразие. И, конечно, особенно трудно нам осознавать революцию сейчас, когда фактически политическая рефлексия является одновременно рефлексией над многими не имеющими никакого отношения к политике вещами. Я думаю, что Маркс не смог бы сейчас написать одну из самых лучших своих работ (кроме первого тома «Капитала», почти гениального) - «Введение к критике политической экономии». Ему пришлось бы где-то приспособиться к зыбкости и универсальности не в положительном смысле, а в чисто описательном, нашей политической рефлексии.