Что-то из детства

Черную икру в детстве я называл «семочка». Этой семочкой бабушка кормила меня особо основательно, проиговаривая: «Весной авитаминоз, тебе нужно для здоровья». Потом для здоровья я уплетал огромную тарелку салата, тарелку супа на свином бульоне и второе. К пирогам я подходил уже совсем здоровым. Пока родственники поднимали тосты «за наших милых женщин», я как заведенный скатывался с головы белого медведя, который лежал у бабушки на полу в виде шкуры. Медведь смотрел на мир поддельными желтыми стеклянными глазами и скалил настоящие желтые клыки без кариеса. Время от времени меня подзывали к столу, где давали очередной бутерброд с красной рыбой.

Вообще, мне не нравились бутерброды с рыбой. Я любил бутерброды с сыром и колбасой одновременно. Но из уважения к бабушке я давился рыбой и делал вид, что меня все устраивает. Ибо, если бы я посмел капризничать, меня бы к медведю обратно не пустили, а начали бы воспитывать. А если бы меня начали воспитывать, это бы уже был не праздник «Восьмого марта», а обычный день, причем далеко не лучший…

Кстати, о воспитании… Меня особенно и не воспитывали. Зачем воспитывать ребенка, если он и так воспитанный? Только брат бабушки дядя Саша считал, что мое поведение требует коррекции. Он был очень известным адвокатом, не курил, занимался спортом и имел деревянную ногу. Настоящую ногу у него отрезали на войне, а потом в госпитале выдали деревянную. Воспитывал дядя Саша меня так, что моим родителям казалось, что воспитывают их. Мама в самые драматичные моменты воспитания всплескивала руками и убегала на коммунальную кухню якобы «ловить чайник», а папа краснел и ерзал на соседнем стуле. Папа вообще терпеть не мог чужих поучений, но к дяде Саше относился с уважением, переходившим в священный ужас. До того, как стать адвокатом, дядя Саша работал прокурором. Прокурор, как мне объясняла мама, это еще главнее и страшнее милиционера. Меня, конечно, заинтересовало, чем же это таким страшнее. Со свойственной мне логикой, я предположил, что если милиционеры ходят с пистолетами, то прокуроры явно с автоматами. И, конечно же, исполнился уверенности, что дядя Саша прячет автомат в деревянной ноге!

Однажды летом на даче, когда дядя Саша, приняв полстаканчика домашней наливки, завалился вздремнуть до обеда, я прокрался в его комнату. Протез стоял, прислоненный к письменному столу рядом с диваном, на котором храпел дядя Саша. Я как завороженный смотрел на сложный, почти космический механизм искусственной ноги. Впрочем, сама нога меня интересовала мало. Меня манил спрятанный в ней автомат. Нужно было каким-то образом, не поднимая шума, вытащить его оттуда. Обхватив протез обеими руками, я потихонечку стал отступать из комнаты, но споткнулся о порожек, упал, звезданулся затылком о поручень лестницы и скатился по ступенькам до самой веранды. На грохот сбежалось полтора десятка родственников. Я лежал в обнимку с протезом и думал, что теперь уж меня точно отправят стоять в крапиву. Но попало не мне, а дяде Саше за то, что он «везде раскидывает свои костыли, так что детям не пройти». Дядя Саша хлопал глазами, пожимал плечами и извинялся. В знак своей доброй воли он пообещал взять меня в лес за грибами, а потом свозить в «Запорожце» на пруд. Я великодушно согласился. Кстати, я успел заметить – автомата в протезе не оказалось.

А в Ленина я не верил. В комиссаров с пыльными шлемами и вошью окопной в штанах верил, а в Ленина как-то не получалось. Впрочем, если Каюров играл, то совсем не верил, а если Лавров, то уже начинал сомневаться. Лавров жил неподалеку на Горьковской, и его частенько можно было видеть в гастрономе рядом с домиком Петра Первого.

Он когда спрашивал, свежая ли колбаса, совсем по-ленински прищуривался. Продавщицы, понятное дело, млели и начинали вытаскивать из-под прилавков всяческий незалежалый дефицит. Рядом с мясным отделом всегда кошки спали, потому ребенка там оставляли спокойно, пока родители бегали от кассы до отделов с чеками в руках. И Лаврова я там много раз видел, очень много, больше трех точно. С тех пор у меня с Лениным какая-то особая колбасно-кошачья ассоциация. Говоришь «Ленин» – подразумеваешь «Докторская».

У папы был приятель дядя Гоша, который в народном театре играл. Однажды ему доверили эпизодическую роль вождя мирового пролетариата. Дядя Гоша в партии не состоял, любил пить водку и вообще являл собой пример интеллигента-разложенца, любящего послушать Би-би-си и рассказать анекдот про Брежнева. Но против всех остальных актеров театра у дяди Гоши существовало огромное преимущество – настоящая блестящая лысина. На премьерный показ пригласили моих родителей, понятное дело, вместе со мной. Спектакль помню плохо. Но прекрасно запомнил, как пьяный дядя Гроша в гриме и с красным бантиком на лацкане ловил такси, громко крича на всю улицу: «В Смольный, едренать! В Смольный!»