Что ты видишь сейчас?

В рюкзаке часы пролежали много лет и нашлись только при переезде. Я была беременна и двигалась медленно. Пыльный рюкзак валялся за ящиками вместе со старыми рисунками и вырезками в темном и узком чулане в Черрторпе. В ту самую секунду, когда увидела зеленый шнурок, я уже знала, что скрывалось внутри. Моя тайная шкатулка, скрипя пружинами, снова открылась.

Внутри нее стояла Ингрид в своем истертом до дыр купальном халате и улыбалась мне, сонная и загорелая, еще мокрая после утреннего купания, и говорила, что пора пить какао. Она протянула руку к радио. «Мы должны послушать про бурю». На ее загорелой руке белый след от часов, на который я раньше не обращала внимания… Внутри меня толкнулся младенец…

Передо мной Анна, которая приходит в себя в залитой солнцем гостиной, складывает подтверждение о поступлении в Художественную школу и говорит:

— Эх, мы же поедем путешествовать… Ты и я… Осенью нас здесь уже не будет.

Мы облегченно смеемся, я ухожу домывать тарелки на кухню, и мы больше никогда не возвращаемся к этому разговору.

Я выхожу на балкон, коробочка с часами лежит в кармане. Я щурюсь от солнца, только что вышедшего из-за облака, и вспоминаю о паромных прожекторах, освещавших сосны в ту последнюю ночь на Уддене. В глазах Анны красные отблески, а вокруг необычайная тишина, в которой проплывает огромное тело корабля, как будто лес, скалы и вся бухта задерживают дыхание, чтобы он смог проплыть.

Как же я могла до самого последнего нашего вечера не замечать, что паромы проходили ночью так близко, что за Удденом есть канал? На что еще я не обращала внимания?

Анна, я и наша поездка. Не было «до» и «после», никто не махал нам рукой на прощание. Первые открытки домой мы отправили прямо из Копенгагена, чтобы все знали, что мы уехали. Про письмо с подтверждением поступления Анны в Художественную школу к тому моменту я уже забыла.

Анна уехала в декабре того же года. Я отправилась к своим родителям в Сундсваль на Рождество, а вернувшись, узнала, что она начала учиться в Художественной школе. По словам одного нашего друга, это просто невероятная удача, что приемная комиссия разрешила Анне отсрочить начало учебы и приступить к занятиям после Рождества, о чем она просила еще летом, до нашего путешествия. Все знали об этом, кроме меня.

На улице я увидела свою дочь, возвращавшуюся из школы с приятелем. До меня доносился звук ее голоса. Она смеялась и размахивала руками. На другой стороне улицы голые деревья тянулись к небу, пожухлая листва была разбросана по дорожкам в парке.

Никогда не знаешь всего о другом человеке, пусть даже самом близком. Я не знала, о чем говорит или думает моя дочь на улице, каким она запомнит этот день, будет ли вспоминать именно его, когда вырастет. Напрасно думать, будто она чувствует то же, что и я в ее возрасте. Чужая душа — потемки, о многом люди вообще не говорят. Не потому, что это великие тайны, — просто об этом не принято говорить. Все равно они складываются в то, что и является нашей жизнью, — в эдакую паутину памяти, и можно только гадать, что именно в ней останется. Со временем свет падает на новые нити и узелки этой паутины и внезапно высвечивает все новые цвета и узоры в плетении, детали, о которых человек раньше и не подозревал.

Шероховатая коробочка лежит в моей руке. Она много лет хранила имя незнакомой девочки. Я хотела высунуться в окно и кинуть ее Ингрид, вернуть то, что было отнято у нее давным-давно. Мне хотелось крикнуть ей через весь город, деревья, залив, остров. Но я не могла кричать с балкона, это сильно удивило бы мою дочь. Однако не было сил и набрать номер Ингрид, потому что я не знала, о чем еще с ней говорить. Мы уже обняли друг друга и простились без слов, неумолимая печать на ее лице не оставляла ни малейших сомнений в том, что ее ждет. По потухшим глазам этой женщины я видела, что нам нечего больше сказать друг другу.

* * *

Я приехала на Удден еще один раз, ранней весной. Ингрид умерла прошлой осенью, в воскресенье, вскоре после нашей последней встречи. Около паромного причала меня забрал маклер в меховой шапке, солнечных очках и с папкой под мышкой. Он сказал, что дорога по льду займет четверть часа, но в другое время года на моторной лодке можно добраться всего за несколько минут.

Нас собралось около двадцати человек, мы пошли прямо по льду, обходя замерзшие рыболовные лунки. Из центра бухты донеслось гулкое гудение льда, люди вздрогнули от страха и сгрудились плотнее, как будто таким образом могли спасти друг друга, если лед проломится.

На Уддене старые лодки были привязаны к мосткам возле бани. Снег, собравшийся в них, таял и вытекал ручьями. Пели синицы. Я, как всегда, задумалась о жизни птиц, мух, комаров и бабочек на острове. И о том, как они улетали отсюда или, может, уплывали на пароме.

Маклер остановился у самого дома, повернулся к нам и громко крикнул, что дом в плохом состоянии. В своей меховой шапке он выглядел как человечек из мультфильма, забавно тыкающий рукой в сторону дома, бани, лодочного сарая и пирса.