Что вдруг

What fond and wayward thought will slideInto a lover’s head!

(Wordsworth. Lucy),

то слома и разрушения –

Another in her willful grief would breakHer bow and winged reeds…

(Shelley. Adonais)¹⁵.

Автометаописательный гимн переносам как носителям идеи излома складывает поэт и литературовед одно поколение спустя:

Зеленая бутылка на столе,В нее смотрюсь я напряженным глазом,На полутемном выпуклом стеклеПодвластно все фантазии приказам.Прозрачность цвета прудовой водыРисует мне в лучах свои глубины,С усталой тайной, как глаза у Нины,А главное: тенистые сады,Где все деревья слились воедино.Подумать не успеешь: Ob es gab? —Все эти пальмы, ясени и клены, —В какой-то грани гаснет луч, внезап —

но исчезая в темноте зеленой.И, как под острием стальным ножа,Мысль оборвется, перейдя в другое,Капризно и нежданно, как enjam —bement под гениальною рукою.Так строки обрывал свои АртурРэмбо в сонете путаном и гордом,Так Рихард Штраус надламывал H-durA-moll’ным негодующим аккордом.Жизнь движется размеренно вперед,Когда привык к ней, как к туфлям Обломов,

Но если брошен прямо в гущу громов,То вся она перед тобой встает,Как цепь шальных, несвязанных изломов¹⁶.

И Брюсову хотелось автометаописательного enjambement’а, «неправильного» стиха для темы «неправедного изгиба».

Как восстановить эти читательские «хотения»? В каждом случае – по-разному, но иногда, например, читатель сам проговаривается.

Пример. Так очерчивают горизонт своих ожиданий те, кто, цитируя по памяти стихотворение Ахматовой «Смуглый отрок бродил по аллеям…», воспроизводят его заключительный стих как «И растрепанный томик Парни». Тому примеры мы найдем не только в 1910-х¹⁷, но и введя строку в этом искаженном виде в поисковые системы Интернета¹⁸. (И, кстати говоря, не стоит пренебрегать таким подножным и легкодоступным материалом, – говоря о необходимости перейти к реальным усилиям для собирания, классификации и анализа материалов по истории читателя, А.И.Белецкий замечал: «Экспериментальное исследование современного читателя при этом окажется немаловажным пособием для его истории; так, изучение современных говоров проливает свет на далекое прошлое языка»¹⁹.)

Отсутствие ожидаемого в силу разных причин уменьшительного суффикса, форма дольника вместо чистого анапеста²⁰ производят смысловую перестройку, о которой когда-то рассказывал Тынянов:

…здесь получается как бы избыток метрической энергии, сосредоточенной на известном слове или нескольких словах. Это до известной степени подчеркивает и выделяет слово <…>. Слово «том» оказывается здесь наиболее динамизованным, но выделенным оказывается и следующее слово²¹

.

Подчеркну: комментатора интересует не убедительность,

смелость или продуктивность концепции, а свидетельство исторического читателя 1910-х.

Исторический читатель всегда прав.

Пример. Если Тынянов теоретизировал по поводу другого случая употребления дольника у Ахматовой (стих. «Бесшумно ходили по дому…») —

«… в стихах:

На шелковом одеялеСухая лежала рука, —

эта динамизация и выделение слов не мотивированы, причем получается сукцессивное воссоединение эпитета с определяемым; это способствует тому, что в эпитете до воссоединения оживляется основной признак слова, окрашивающий всю группу. <…> Динамизация речи в стихе сказывается, таким образом, в семантической области – выделением слов и повышением семантического в них момента, влекущим за собою все последствия как для семантики отдельных слов, так и для общего сукцессивного их хода»²², а современному читателю, притом из самых проницательных, не видится здесь никакой динамизации²³, то задача комментатора – прислушаться к свидетельству из 1924 года и найти объяснение раздражающему эффекту выделенного дольником слова «шелковый».

II.