Что за стенами?

— А впрочем, это еще черновик, черновик, — сказал Бурцев, быстро поднимаясь, так что качнулся весь ряд кресел. Он зашагал к выходу, решительно отмахиваясь рукой от каких-либо разговоров.

— Конечно, черновик! — обрадованно подхватил кто-то.

Все столпились у дверей, торопясь выйти, чтобы отрешиться от увиденного, чтобы не затеялся разговор, чтобы можно было опять зажмуриться.

2

Выйдя из зала, Денисов, оглянувшись на Леонида, взял его под руку, когда тот подошел, наклонился к нему, готовясь что-то сказать, но только зло сжал губы, будто на лету яростно прихлопнув какие-то яростные же слова.

Молча срезали угол двора, все так и идя рука об руку, со склоненными друг к другу головами, словно мирно беседуя. Молча прошли коридором студии, пересекли приемную, где было людно, Денисова ждали, и наконец очутились с глазу на глаз за обитой клеенкой дверью директорского кабинета. И тут Денисов дал волю прихлопнутым словам. Он их выстанывал, эти слова. Он, как от адской зубной боли, все время был в движении, приваливаясь животом на стол, садясь и сразу вскакивая, чтобы косо прошагать из угла в угол, запинаясь о стулья.

Леонид помыслить не мог, что этот сдержанный, лощеный человек способен так браниться, что и он бессилен бывает уследить за собой. Леонид глядел на метавшегося Денисова и добрел к нему, увидев по-новому отомкнувшимся, павшим духом. Всегдашняя победоносность оставила Денисова. Этот человек страдал, едва не плакал. И он все твердил, какие бы ругательства ни заплетая, он все выкрикивал единственное и самое главное бранное и горькое сейчас для него слово:

— Дрянцо! Дрянцо!

Леонид понимал: Денисов взорвался из-за многого, дошел человек, но это вот «Дрянцо!» — это было о Марьям. Там, на экране, в сценке той при луне Марьям оскорбила его, он что-то гаденькое узнал про нее. Сам узнал, не с чужих слов.

Денисов чуть поуспокоился, вернее, чуть поутихла в нем боль. Он заговорил тише и не бранясь. Тише и глуше, но и памятливее к сказанному. Он снова становился самим собой. В гневе он был молод, растерян, обидчив, жалок даже. Поуспокоившись, он стал опаснее, злее, он вернулся во взрослость. И губы, глаза — все лицо его вернулось во взрослость, сжалось, отвердело. Он твердо уселся в свое древнее с резной спинкой кресло, твердо выставил на стол локти, почти не разжимая губ, жесткие, припечатывающие стал цедить слова:

— Старый хитрец! Взбодрить! Чем? Танцем живота? У-у, кудрявый умелец!

— А что, Сергей Петрович, что, если нам самим забить тревогу? — спеша и загораясь, предложил Леонид. — Не выходит, мол, фильм, и все тут. Художественно несостоятелен. Бились, бились и… — Леонид еще не договорил, а уже понял, что предлагает невозможное, что зелен его совет. И он скомкал, сжевал последнюю фразу.

— Мы на крючке, Леня, мы на крючке, — Денисов выметнул вперед руку, согнув крючком указательный палец. Усмехнулся, тонкие разняв губы. — Ведь пошли, поползли первые метры. Клюнула рыбка! Деньжонки пошли, план, сроки. Подсекли! И ждут теперь наш фильм, пишут о нем. Мы на крючке! Вот как это делается. Ну а вскоре и на бережок нас шмякнут. Что за улов? А, пескарь паршивый! Отдать его кошке! — Денисову вдруг судорогой свело плечи. — Дрянцо! Дрянцо! — Он вскочил, собираясь, кажется, опять забегать по кабинету.

Ему помешали. Приоткрылась дверь, и в кабинет просунулась голова — поповская шапка сивых волос и округлое, маленькое под этой шапкой, с деликатной улыбочкой лицо. Пошире открылась дверь, и встал на пороге щупловатый, в аккуратном, мальчикового размера и кроя костюме мужчина лет под пятьдесят. Он был сама деликатность, он в кабинет ступил осторожненько, он вкрадчиво, застенчиво улыбался. Только вот на Ксению Павловну не обращал никакого внимания, хотя она тянула его за рукав обратно в приемную, шепча возмущенно:

— Да ведь заняты же, заняты!

— Ничего, меня примут. Сергей Петрович, ведь примете?

— Прошу, — Денисов стал посреди кабинета, разбежливо наклонившись к посетителю. — Но почему, Илья Зотович, вы все еще на студии? Об этот час вам бы надлежало быть в Красноводске и готовиться к съемкам.

— В том-то и дело, в том-то и дело…

Илья Зотович, прежде чем продолжить разговор, глянул на Леонида, ожидая, а не уйдет ли тот, понял, что не уйдет, и, вздохнув, примирился с этим, оглянувшись на дверь, чтобы хоть Ксения Павловна ушла. А когда та ушла, он вернулся к двери и потянул ее на себя, проверяя, не осталась ли щель.

— Опять какие-нибудь чрезвычайные обстоятельства? — спросил Денисов.

Леонид отвел глаза, таким злым стало лицо Денисова.

— В том-то и дело, в том-то и дело… — Илья Зотович не замечал директорского гнева, вернее, не пожелал заметить. Он верил, что с ним обойдутся наилучшим образом. — Нельзя мне туда ехать, Сергей Петрович. Никак нельзя.

— Это почему же?

— Лютые ветра сейчас в Красноводске. Каспий штормит.

— И никто не работает?

— Отчего же, работают.

— И нефть качают, и зверя морского бьют?

— Приходится.

— Вот и снимите, как людям приходится. Вы оператор хроники. А ветер и шторм на Каспии — это тоже хроника. Не так ли?