Что значит мыслить? Арабо-латинский ответ

3. Аверроэс передает это разными арабскими словами. Одно из них — глубокое по значению слово mutalabbis, которое было не совсем точно переведено на латынь как coniunctum cum, «связанный с». Libâs — это одежда, одеяние, а mutalabbis — покрытый, одетый. Универсальное существует в мысли только, скажем так, в одежде, в одеянии, в костюме образа. Повторим: чтобы мыслить, необходимо абстрагировать, то есть обнажить форму, очистить ее до скелета от слоев акциденций и индивидуаций. Это так, но это не всё, ведь обнаженная форма в конечном счете не воспринимается корректно, пока она не нагружена вновь, то есть пока она не соотнесена с теми характерными образами, что составляли ее костюм. Александр Македонский ясно видит лошадь в Буцефале, Калигула — в Инцитате, Наполеон — в Маренго. Объект полноценной мысли — не бестелесная сущность, не общее ядро под частной оболочкой, не чистая идеальная структура реальности. Полноценная мысль должна быть облачена, возвращена в конкретное «одеяние» ее образа и лежавшего в ее истоке чувствования.

Идею такого переоблачения можно найти и у Фомы Аквинского. Человек не Бог и не ангел, поэтому собственным объектом его разума является не что иное, как природа телесных вещей, доступ к которой он может получить только через conversio ad phantasmata. Чтобы мыслить, нужно обратиться, причем обратиться к образам (fantasmes), то есть вернуться к ним для того, чтобы воспринять их вибрации, их послание, и в то же время для того, чтобы схватить универсальное, которое будет извлечено из них как существующее в особенном. В полной мере мыслящий человек — не логик, замкнутый в мире своих собственных представлений. Полный объект его мысли — это реальность, природа, какою она существует в своих конкретных, пребывающих вне духа реализациях. Мыслить — не значит абстрагировать, понимать или активно формировать в себе некое «слово», мыслить — значит судить, прилагать универсальное к единичным вещам и тем самым подвергать его проверке фактами. И в теоретических построениях тоже нужно держаться вещи во всем вплоть до малейших затрагивающих ее детерминаций — поэтому в конце цепочки снова возникает необходимость обращения к образам. Исходить из образов недостаточно. Как в любом познании, которое восходит к своим принципам, нужно вернуться к образам, чтобы увидеть, какова сущность есть

в реальности, постичь вещь такой, какой она существует в своей собственной природе, а не в нас. Разумение — это Одиссея, а образ — Итака.

Здесь мы встречаем то, что формирует мысль и в то же время размывает ее контуры. Диапазон мысли широк, она — одновременно разумный и чувственный акт, неосуществимый без вмешательства тела, что хорошо видно на примере времени. В мире мы имеем дело с временными вещами, но наш разум сам по себе неспособен постичь это время, которое придает единичность вещи, движущейся вне нас; сделать это позволяет только возвращение к образам. Поскольку образ является овремененным следом вещи, которая тоже овременена, именно с его помощью нам удается сомкнуть с разумом, вмешать в него эту принципиальную временность. Именно благодаря ему мы со-разумеем (co-intellige) время, которое позволяет нам сфокусироваться не только на абстрактной сущности, но и на бытии

, на акте бытия материальной вещи. Свершившийся при помощи суждения разум — это воображенная концепция, содействие акта разума и акта жизни.

4. Фрейд в конце своей работы «Человек Моисей и монотеистическая религия» подчеркивает, что среди Моисеевых заповедей есть одна особенно важная — запрет создавать образ Бога и, соответственно, «принуждение почитать Бога, которого нельзя видеть». Эта дематериализация Бога, по мнению Фрейда, должна была привести к развитию духовности: «Ведь он [запрет] означал пренебрежение чувственным восприятием по сравнению с представлением, которое можно назвать абстрактным, триумф духовности над чувственностью, строго говоря, отказ от влечений вместе с его психически неизбежными последствиями». Выходит, человеческий разум развивался путем абстракции, сопротивления чувственности и ее данным, принудительного преодоления чувств и образов ради доступа в высшую и невидимую область умозрения: «одним из важнейших этапов на пути становления человека» был подъем и, затем, скачок в мысли наперекор образу.