Чудеса в решете

— Мальчиковъ на нашей улицѣ нельзя бить, — замѣтилъ Аптекарѣнокъ и, по своему обыкновенно, съ быстротой молніи перешелъ къ подтвержденію высказаннаго положенія: со свистомъ закинулъ руку за спину, ударилъ Ганнибоцера въ ухо, другой рукой ткнулъ "подъ вздохъ", отчего Ганнибоцеръ переломился надвое и потерялъ всякое дыханіе, ударомъ ноги сбилъ оглушеннаго, увѣнчаннаго синякомъ Ганнибоцера на землю, и полюбовавшись на дѣло рукъ своихъ, сказалъ прехладнокровно:

— А ты… (это относилось ко мнѣ, замершему при видѣ Страшнаго Мальчика, какъ птичка передъ пастью змѣи)… А ты что? Можетъ, тоже хочешь получить?

— Нѣтъ, — пролепеталъ я, переводя взоръ съ плачущаго Ганнибоцера на Аптекарѣнка. — За что же… Я ничего.

Загорѣлый, жилистый, не первой свѣжести кулакъ закачался, какъ маятникъ, у самаго моего глаза.

— Я до тебя давно добираюсь… Ты мнѣ попадешь подъ веселую руку. Я тебѣ покажу, какъ съ баштана незрѣлые арбузы воровать!

"Всѣ знаетъ проклятый мальчишка", подумалъ я. И спросилъ, осмѣлѣвъ:

— А на что они тебѣ… Вѣдь это не твои.

— Ну, и дуракъ. Вы воруете всѣ незрѣлые, a какіе-же мнѣ останутся? Если еще разъ увижу около баштана — лучше бы тебѣ и на свѣтъ не родиться.

Онъ исчезъ, a я послѣ этого нѣсколько дней ходилъ по улицѣ съ чувствомъ безоружнаго охотника, бредущаго по тигровой тропинкѣ и ожидающаго, что вотъ-вотъ зашевелится тростникъ, и огромное, полосатое тѣло мягко и тяжело мелькнетъ въ воздухѣ.

Страшно жить на свѣтѣ маленькому человѣку.

* * *

Страшнѣе всего было, когда Аптекарѣнокъ приходилъ купаться на камни въ Хрустальную бухту.

Ходилъ онъ всегда одинъ, несмотря на то, что всѣ окружающіе мальчики ненавидѣли его и желали ему зла.

Когда онъ появлялся на камняхъ, перепрыгивая со скалы на скалу, какъ жилистый поджарый волченокъ, всѣ невольно притихали и принимали самый невинный видъ, чтобы не вызвать какимъ-нибудь неосторожнымъ жестомъ или словомъ его суроваго вниманія.

А онъ въ три-четыре методическихъ движенія сбрасывалъ блузу, зацѣпивъ на ходу и фуражку, потомъ штаны, стянувъ заодно съ ними и ботинки и уже красовался передъ нами, четко вырисовываясь смуглымъ, изящнымъ тѣломъ спортсмэна на фонѣ южнаго неба. Хлопалъ себя по груди и если былъ въ хорошемъ настроеніи, то, оглядѣвъ взрослаго мужчину, затесавшагося какимъ-нибудь образомъ въ нашу дѣтскую компанію, говорилъ тономъ приказанія:

— Братцы! А ну, покажемъ ему "рака".

Въ этотъ моментъ вся наша ненависть къ нему пропадала — такъ хорошо проклятый Аптекарѣнокъ умѣлъ дѣлать "рака".

Столпившіяся, темныя, поросшія водорослями, скалы образовывали небольшое пространство воды, глубокое какъ колодезь… И вотъ вся дѣтвора, сгрудившись у самой высокой скалы, вдругъ начинала съ интересомъ глядѣть внизъ, охая и по-театральному всплескивая руками:

— Ракъ! Ракъ!

— Смотри, ракъ! Чортъ знаетъ, какой огромадный! Ну, и штука же!

— Вотъ такъ рачище!.. Гляди, гляди — аршина полтора будетъ.

Мужичище — какой-нибудь булочникъ при пекарнѣ или грузчикъ въ гавани, — конечно, заинтересовывался такимъ чудомъ морского дна и неосторожно приближался къ краю скалы, заглядывая въ таинственную глубь "колодца".

А Аптекарѣнокъ, стоявшій на другой, противоположной скалѣ, вдругъ отдѣлялся отъ нея, взлеталъ аршина на два вверхъ, сворачивался въ воздухѣ въ плотный комокъ — спрятавъ голову въ колѣни, обвивъ плотно руками ноги — и, будто повисѣвъ въ воздухѣ на полсекунды, обрушивался въ самый центръ "колодца".

Цѣлый фонтанъ, — нѣчто въ родѣ смерча — взвивался кверху, и всѣ скалы сверху донизу заливались кипящими потоками воды.

Вся штука заключалась въ томъ, что мы, мальчишки, были голые, a мужикъ — одѣтый и послѣ «рака» начиналъ напоминать вытащеннаго изъ воды утопленника. Какъ не разбивался Аптекарѣнокъ въ этомъ узкомъ скалистомъ колодцѣ, какъ онъ ухитрялся поднырнуть въ какія-то подводныя ворота и выплыть на широкую гладь бухты — мы совершенно недоумѣвали, Замѣчено было только, что послѣ «рака» Аптекарѣнокъ становился добрѣе къ намъ, не билъ насъ и не завязывалъ на мокрыхъ рубашкахъ «сухарей», которые приходилось потомъ грызть зубами, дрожа голымъ тѣломъ отъ свѣжаго морского вѣтерка.

* * *

Пятнадцати лѣтъ отъ роду мы всѣ начали «страдать». Это — совершенно своеобразное выраженіе, почти не поддающееся объясненію. Оно укоренилось среди всѣхъ мальчишекъ нашего города, переходящихъ отъ дѣтства къ юности, и самой частой фразой при встрѣчѣ двухъ «фрайеровъ» (тоже южное арго) было:

— Дрястуй, Сережка. За кѣмъ ты стрядаешь?

— За Маней Огневой. А ты?

— А я еще ни за кѣмъ.

— Ври больше. Что же ты дрюгу боишься сказать, чтолича?

— Да минѣ Катя Капитанаки очень привлекаетъ.

— Врешь?

— Накарай минѣ Господь.

— Ну, значитъ, ты за ней стрядаешь.

Уличенный въ сердечной слабости, "страдалецъ за Катей Капитанаки" конфузится и для сокрытія прелестнаго полудѣтскаго смущенія загибаетъ трехъэтажное ругательство.