Чудесный нож

Ему снились странные и волнующие сны. Сначала ему почудилось, что он проснулся и видит шамана, сидящего со скрещенными ногами и объятого пламенем; это пламя быстро пожирало его плоть, пока не остался один белый скелет, который по-прежнему сидел в куче тлеющей золы. Ли с тревогой осмотрелся в поисках Эстер и обнаружил, что она спит, чего раньше никогда не случалось, ибо когда он бодрствовал, бодрствовала и она. Во сне его немногословная, острая на язык зайчиха-деймон выглядела такой хрупкой и уязвимой, что он был глубоко тронут этим необычным зрелищем; и он лег рядом с ней, чувствуя легкую неловкость, и долго лежал так с открытыми глазами, хотя на самом деле ему только снилось, что он не спит.

В другом сне Грумман тоже был центральной фигурой. Шаман сидел, держа в руке украшенную перьями трещотку; встряхивая ею, он приказывал кому-то повиноваться ему. Ли замутило, когда он увидел, что этот кто-то — Призрак вроде тех, за которыми они наблюдали с воздушного шара. Высокий и почти невидимый, он вызвал у Ли такое нестерпимое омерзение, что аэронавт едва не проснулся в холодном поту. Но Грумман бесстрашно отдавал приказы, и жуткое существо не причинило ему вреда: покорно выслушав шамана, оно взмыло вверх, как мыльный пузырь, и исчезло в листве.

Затем эта беспокойная ночь вступила в новую фазу, потому что он вдруг оказался в кабине дирижабля, рядом с пилотом. Он сидел в кресле второго пилота, и они летели над лесом, глядя вниз на неистово раскачивающиеся верхушки деревьев, на бушующее море ветвей и листвы. Потом с ними в кабине очутился тот самый Призрак.

Во сне Ли не мог ни пошевелиться, ни вскрикнуть, но он в полной мере ощутил ужас пилота, когда тот заметил, что с ним происходит.

Призрак склонился над креслом и прижал то, что можно было назвать его лицом, к лицу человека. Деймон пилота, вьюрок, захлопал крыльями и запищал, пытаясь вырваться, но лишь упал, обессилевший, на приборную панель. Пилот повернулся к Ли и протянул к нему руку, но Ли по-прежнему не мог шелохнуться. В глазах пилота стояла невыразимая мука. Что-то живое и настоящее покидало его, и вьюрок на панели трепыхнулся и обреченно пискнул перед тем, как умереть.

Потом деймон исчез. Но пилот был еще жив. Его глаза подернулись пленкой и потускнели, а протянутая рука, обмякнув, с глухим стуком упала обратно на рычаг управления. Он был и жив, и не жив: он потерял интерес ко всему.

Ли сидел и беспомощно смотрел, как дирижабль несется прямо в горный откос, вставший перед ними стеной. Пилот видел его в окне кабины, однако ему было все равно. Ли в ужасе съежился на сиденье, но ничто не могло им помочь, и в момент столкновения он крикнул: «Эстер!» — и проснулся.

Он лежал в палатке, целый и невредимый, и Эстер покусывала ему подбородок. Он был весь в поту. Грумман сидел напротив, скрестив ноги, но по спине у Ли пробежал озноб, когда он увидел, что рядом с шаманом нет его деймона, скопы. Похоже, этот лес и впрямь был дурным местом, вызывающим наваждения.

Затем он удивился тому, что вообще видит шамана: костер давно потух, а лесной полог не пропускал света луны и звезд. Но на стволах деревьев и исподе мокрой листвы играли какие-то странные блики, и Ли сразу понял, откуда они взялись: его сон был правдив, и дирижабль действительно врезался в гору.

— Черт побери, Ли, ты дрожишь как осиновый лист. Да что с тобой такое? — проворчала Эстер и дернула ухом.

— Разве тебе не снятся сны, Эстер? — пробормотал он.

— Это не сны, а видения. Кабы я знала, что ты провидец, я бы вылечила тебя давным-давно. А теперь хватит об этом, слышишь?

Он почесал себе голову большим пальцем, и она снова пошевелила ушами.

А потом, без малейшего перехода, он обнаружил, что парит в воздухе рядом с деймоном шамана, орлицей Саян Кётёр. Быть в обществе чужого деймона вдали от своего было так непривычно, что Ли почувствовал одновременно приступ вины и странное удовольствие. Они скользили над лесом на восходящих потоках, словно он тоже превратился в птицу, и тьма вокруг была чуть разбавлена бледным сиянием полной луны, которая иногда показывалась в прорехе между облаками и серебрила верхушки деревьев.

Орлица испустила пронзительный крик, и тысяча птиц откликнулись на него снизу тысячей разных голосов: Ли услышал и уханье филина, и воробьиный щебет, и переливчатые рулады соловья. Саян Кётёр созывала их. И они сразу же устремились к ней — все птицы в лесу, независимо от того, охотились ли они, скользя за добычей на бесшумных крыльях, или дремали на ветке, — тысячи птиц, хлопая крыльями, мигом поднялись в воздух.