Чудо-чадо и чудовище

Ксюшка – сероглазая девушка с толстой русой косой до попы, с предыдущего учебного года пополнила ряды преподавателей. Старается быть строгой, но студенты ее быстро раскусили и постоянно провоцируют на лекциях поговорить "за жизнь". Тем не менее ее предмет любимый, а успеваемость студентов высокая на зависть коллегам.

После порции няшек Маша и Ксюша, наконец, угомонились, усадили нас на почетные места за стол, который в учебное время служит рабочим местом преподавателей, а сейчас превратился в почти домашний кухонный с угощениями. Из шкафчика появились две дополнительные кружки, а торт чудным образом мгновенно оказался разрезанным на идеальные треугольники и разложен по блюдцам.

– Ну, рассказывай!

Обе подружки как по команде подперли кулачками головы и уставились на меня в ожидании.

– Да что рассказывать–то? – скромно потупив глаза, отламываю ложечкой острый кончик тортика.

 – А то нечего? – с подозрением щурится Машка.

Пожимаю плечами, прячу улыбку. За последнее время столько всего произошло, что хочется вывалить девочкам все одним махом, выслушать кучу советов и мнений с использованием не только родного русского, но рядом дочка. Нужно держать себя в руках.

– Маришка, а  ты чего не в садике? Тоже с мамой в отпуске? – это Ксюха почуяла, что мне есть что рассказать.

– Мама завтра идет работать, поэтому сегодня мы хотим устать друг от друга, чтобы потом не скучать. 

– А–а–а. О–о–о! На работу? Лен, сюда, что ли? Так отпуск еще не закончился.

– Или так соскучилась, что невмоготу стало?

– Учти, мы тут со скуки дохнем. Лето. Нет никого.

– Сюда, девочки, я,  возможно, не вернусь. Сейчас написала заявление до сентября без содержания, а завтра выхожу на испытательный срок в одну большую компанию.

– Как? Ты нас одних тут оставишь?

– Оставлю, – каюсь. – Жалко очень, но там зарплата ого–го, условия хорошие, может, что с ипотекой получится.

– А как же твой банкир?

Вращаю глазами на сидящую рядом дочку. Не для ее ушей разговор.

– Маришка, хочешь еще тортика? – участливо спрашивает Ксюшка.

– Неа. Не лезет больше, – мотает та головенкой, отодвигая пустое блюдце.

– Рисовать пойдешь? Я тебе раскраски напечатаю, хочешь? Из любой сказки могу.

– Из любой? – азартно засверкали синие глазенки.

– Конечно. Говори название. "Русалочку" хочешь? "Машу и медведя" или что у вас сейчас самое популярное?

Ксюша пересела за стол с монитором, пошевелила мышкой, активировав экран. Приготовилась вбить в поисковую строку браузера любую прихоть Маринки.

– Неа, «Русалочку» не хочу. Та–ак, – дочь закатила глазенки к потолку, прижав указательный пальчик к подбородку, – хочу… хочу… «Красавицу и чудовище»!

Кто бы сомневался.

– Момент.

Вдвоем они навыбирали в интернете самые удачные картинки, и вскоре принтер мягко крякнул и выдал Марине листов двадцать раскрасок на любой вкус.

Счастливому ребенку выделили отдельный стол, насобирали со всех органайзеров цветных карандашей, маркеров, ручек.

– Мариш, – говорю дочери, – посиди здесь, порисуй, хорошо? А мы с тетей Машей и тетей Ксюшей посекретничаем. Ладно?

– У вас тоже тайное общество?

– Тайное–претайное!

– Без меня?

– Увы. Тайное общество с тетей Машей и тетей Ксюшей было создано задолго до твоего рождения.

– Ну ла–адно. Мне и без вас есть чем заняться, – Марина придвинула листы ближе.

– Ути какая деловая колбаса! – умилилась Машка.

Я со спокойной душой вернулась на свое место, приготовившись поделиться последними новостями. 

– Так что там с твоим банкиром? – снова насели на меня девчонки. 

– С Веней все сложно…

– А бабуля сказала, – как бы между делом раздалось с Маринкиного уголка, – что твой Веник сказочный долбо…

 

 

 

Мы втроем как по команде обернулись на ребенка. Марина сосредоченно вспоминает слово, каким наградила бабуля моего жениха. С ужасом думаю, что то слово, какое я представила, а судя по выражениям лиц моих подруг – и они тоже, бабуля внучке сказать не могла. Или могла?

– Долбо… долбо…клюй. Вот! Мам, а кто такой долбоклюй? – наивные круглые васильки ждут ответа из другой части преподавательской. –  Я не помню такую сказку, чтобы там долбоклюй был.

Машка прыснув, подорвалась с места и убежала из кабинета ржать. Ксюха зажала рот двумя  ладошками и вытаращила на меня глаза.

А я должна отвечать.

– Мариш, а бабуля тебе не говорила, что подслушивать нехорошо?

– Я не хотела. Это все ушки. Их же, как глазки, не закроешь, а ручки заняты, вот, – показывает мне зажатый пальчиками синий карандаш, и глазки такие честные–пречестные на меня смотрят.

Ксюха не выдержала, сорвалась и тоже убежала с кафедры. Цокот каблучков слышно несколько секунд, а потом хохот в два голоса разразился на весь полумертвый этаж.

Пару раз глубоко вздохнув, мысленно надавав оплеух бабуле за "шикарное" пополнение словарного запаса малышки, иду к дочери. Присаживаюсь напротив девочки, что, как ни в чем не бывало, меняет синий карандаш на ядовито–желтый маркер и начинает закрашивать платье Бель ярким желтым цветом.

– Марина, когда бабуля так сказала на дядю Веню?

– Вчера, когда я ей про шарики рассказала.

– Понятно. Доченька, то слово, что ты сейчас назвала… оно нехорошее.