Чудо, тайна и авторитет

К. набрался мужества, протер глаза и посмотрел ему в лицо. Вспомнил опять бледную ладонь, тонкую и словно бы подростковую — а потом поднял на уровень глаз свою, грубую, обветренную и иссеченную после нескольких облав шрамами. Он знал: недавней раны там нет. Но также откуда-то знал, что призрак ее, скорее всего, видит.

— Мне

казалось, я достаточно уже наказан, — тихо сказал К. и понял, как слова горчат, как сжимается от них горло. — И мне не кажется, что я выдержу третье наказание. Поймите, мне уже все ясно; я видел и поступки, и их последствия, и виновного…

Дух открыл рот, но К. с хлопком опустил руку на стол и не дал перебить.

— Я знаю, скольким хорошим, незаурядным, несомненно более ценным для мира, нежели я, людям стало из-за меня тяжелее жить, — продолжил он. — И знаю, что это не перекроют спасения всех тех, кому Оса… я… помог, прежде чем ошибся, и позже, когда пришел в это ведомство. Слезинка ребенка и мировая гармония… — Юноша не мог побледнеть сильнее, но стал вдруг прозрачнее, чуть отшатнулся. — Я все понимаю, все признаю, со всем и на все согласен. — К. говорил уже лихорадочно, хотя выталкивать слова было все сложнее. — И я все исправлю: теперь я понял, что именно, но мне нужно время… — Голос все-таки сорвался, пришлось прокашляться. — Время, понимаете? Все осмыслить и пережить. Время, а не еще

зрелища. Их достаточно. Я, правда, все…

Юноша, пробормотав: «Нет, ведь мы…», сделал полшага обратно к столу, но К. заслонился руками: нежный свет вдруг резанул, глаза заслезились.

— Вы — дух Будущего, — продолжил он, заикаясь. — Значит, вы… потащите меня смотреть очередные последствия, а потом швырнете обратно, еще более грязным и жалким, чем я есть сейчас, хотя жальче и грязнее уже некуда! — Он открыл глаза. Призрак не реагировал; по каменной его позе казалось, будто он только выжидает момента напасть, и от этого отчаяние сменилось почти злостью. К. повысил голос: — Что

вы хотите мне продемонстрировать? Как меня бросит невеста, как меня уволят, как граф будет хохотать надо мной, даже если… когда я его упеку, или?.. — Он не стал продолжать, опять уставился на свою ладонь. — А сделать? Что вы желаете в качестве платы за свои услуги? Первый ваш предшественник меня отравил, второй порезал, ну а вы, вы? — Он как ужаленный рванулся корпусом вперед и сделал то, чего еще недавно ни за что не позволил бы себе с мистическим существом: уцепился за свободный конец пеньковой веревки, намотал на запястье, дернул, подтаскивая юношу ближе, точно упрямящегося барана. — Может, вы накинете это мне на шею? И хорошенько сдавите? Пусть тогда эффект будет окончательным, пусть, потому что еще немного — и я уничтожен, с меня хватит прошлого и настоящего, хватит, я…

«Я боюсь будущего, которое натворил». Но это сказать уже не вышло.

Пальцы резко разжались и оказались потными, зубы застучали. К. осознал, как выглядит со стороны и как все прозвучало; как хочет куда-нибудь провалиться — лишь бы не видеть этих грустных, точно иконописных глаз. Последнее было хоть как-то возможно: трясущиеся руки потянулись к лицу, закрыли его, под ресницы хлынула спасительная темень. К. вздохнул, но на середине этого вздоха горло все-таки пережало окончательно, до удушья, как если бы веревку и вправду накинули. Он сгорбился, прокашлялся и, ощущая нарастающую слабость, прошептал:

— Простите. Мне жаль. Я несомненно заслужил, но пощадите, пощадите…

Дух молчал, и в темноте показалось, что он вовсе исчез. К. не решался проверять это, не решался даже шевелиться, дышал теперь с большими паузами: между ребер вдруг заныло, стрельнуло, снова заныло — и начало ритмично колоть, точно злая швея все никак не могла понадежнее воткнуть иглу в бархатную подушечку. Какая будет ирония, если сейчас хватит удар, как отца; если К. упадет замертво, никому не успев ни на что пролить свет. Если Василиском останется тот, кто никогда им не был, а настоящий так и будет вечерами принимать гостей, кормить перепелами в абрикосовом соусе и хохотать, громко хохотать в перерывах, когда не демонстрирует эрудированную эпикурейскую натуру. Нет! Ужас разрастался с каждым уколом, пульсировал в рассудке отчаянным воплем: «Соберись, подчинись, прогнись, тебя же не убудет!», но легко сказать…

— Боже, — прошептал вдруг призрак. Не сгинул, обиженный бесцеремонностью? — Боже, это мне жаль, что помощь наша сопряжена для вас с наказанием. Цель не в этом, нет, конечно, мы…