Чудо, тайна и авторитет

Но ни возмутиться, ни настоять на немедленном ответе, ни отпустить остроту К. не успел. Снова пробежав задумчивым взглядом по фонарям и пространству меж ними, он увидел у самого моста худую, высокую фигуру. Волосы и плечи все были в снегу: похоже, человек давно стоял здесь, наполовину скрытый тенью. Опирался на ограду, задумчиво куда-то глядел — на светлые ли доходные дома и особняки, на более тусклые, чем здешние, фонари Софийки, а может, на пеструю от бликов воду, так и не успевшую в этом году замерзнуть из-за постоянных погодных капризов? Узнавание подстегнуло страх. К. быстро сделал несколько шагов вперед; человек ступил немного вбок и окончательно вышел из тени. Да, это был Андрей, растрепанный, бледный и в распахнутой крылатке, под которой пестрел цыганский фрак. D. не дрожал, спина оставалась прямой, на снегу за ним почти не виднелось следов — такая легкая поступь. Он снова оперся на завитки ограды, куда-то рассеянно посмотрел. К. поспешил к нему. На призрака он почти не оборачивался, но чувствовал: тот движется за плечом, вместе с любопытным огоньком.

К. надеялся что-нибудь услышать. У зеркала Андрей ведь говорил с собой, повторял слова, которые были для него явно заветными, — а потом шептал о пугающем. «Пусть будет там… пусть там не будет». К. и так догадывался о смысле обрывочных фраз, а после письма графини уверился в своей правоте окончательно. Но тот, кого пытались отвадить — или позвать? — был дома, молился и кидал ножи в красном углу.

Сейчас Андрей молчал. Тоже встав у ограды, шагах в шести от него, К. увидел стеклянный взгляд, привычно сжатые губы, постукивающие по металлу пальцы с нестриженными ногтями. В вереницу негромких ночных звуков вплелся новый — тонкий звон золотых серег, на которые никогда не случалось обращать пристального внимания. Казалось, Андрей меняет их на каждом балу, с той же частотой, с какой прочие экстравагантные детали нарядов… но сейчас в памяти щелкнуло: К. осознал, что видел эти простые кольца с маленькими бубенцами по центру регулярно, например в день вернисажа. Не тот ли цыганский оберег? Неважно он, похоже, справляется с тем, на что зашептан, заговорен, — или как расплескивает ворожбу фараоново племя? Андрей выглядел израненным — иные слова не подходили. Израненным не снаружи, а внутри. К. все больше склонялся к тому, что и здесь прав: юноша думает о своей судьбе. Возможно, чувствует, что ему все сложнее справляться с собой же; возможно, тщетно в который раз нащупывает истинную первопричину; возможно, по-своему — не зажигая свечу — ищет помощи у святого Сочельника. Все отчаяннее хотелось сделать то, что случайно получилось в странствии с чиновником, — воплотиться. Предстать рядом, положить руку на плечо и сказать… Да что сказать? Ничего, кроме все того же простого: «Вы нормальны, клянусь, нормальны», — на ум не приходило. И не тот он человек, в устах которого эти слова стали бы для Андрея спасительными или хотя бы весомыми. Но рука сама потянулась навстречу, дрогнула в воздухе, сердце сдавило немое «Простите».

— Хватит, — отчетливо и уверенно сказал вдруг D.

Он все так же глядел вдаль, но К. замер, как недавно, когда громыхнуло свирепое «Кто здесь?».

K. обернулся — призрак маячил поодаль; не менял статичной отстраненной позы. Более того, уткнул взгляд в огонек на ладонях, точно не желая смотреть на юношу, замершего задумчиво над рекой. «Сколько сейчас времени; не может ли он увидеть меня?» — хотел было спросить на всякий случай К., но не успел.

— Хватит, — повторил Андрей, вынул что-то из кармана и бросил в воду.

К. увидел лишь, как блеснуло серебро и вроде бы что-то светлое, цветное. Скорее шагнул навстречу, снова протянул руку — но приблизиться не успел.

— Прости, — шепнул D., подняв голову к кружащимся снежинкам. — Не могу. — Горячее облако пара заставило несколько из них растаять. — Не держи.

Это не был прыжок — точно не та дань картинной или пьяной печали, какую вечно пресекали московские городовые в здешних местах. Ни раскинутых рук, ни тени промедления, ни взгляда по сторонам — Андрей просто перекрестился, почти незаметно перемахнул оградку и, шагнув вперед, упал в речную воду. Он исчез в мутных волнах, словно капля краски, которую просто стерла невидимая рука; они едва дрогнули. Все вместе не заняло и четырех секунд.

Сомкнулась тишина.

Даже постарайся К., он не помешал бы: D. оказался на краю с той же поистине воровской ловкостью, с какой в детстве добрался до окна учителя для последнего прощания. Когда К. подскочил к месту, где юноша только что стоял, перевесился вниз и закричал: «АНДРЕЙ!», даже вода уже совсем утихла — только сонно ворчала, толкалась в баюкающий ее камень, выплескиваясь иногда на ступеньки дальних спусков. Тот, кто сиганул в нее, был без груза на шее, но не нуждался в нем.

К. лихорадочно обернулся — призрак был уже рядом, но не выказывал ни тени волнения. Бледный, печальный, прижимающий огонек к груди, он сказал лишь:

— Не бойтесь. Этого еще не…