Чудовище (ЛП)

— Грудь, вся правая рука. Третья степень. Но я везунчик, потому что остался жив, потому что могу пользоваться руками. Могу быть врачом.

В его голосе не было радости, только сожаление. Она снова провела пальцами по его ожогам, и сердце Лукаса заколотилось в груди, когда животное внутри взревело и попыталось вырваться наружу. Это казалось таким неправильным и одновременно таким верным. Он онемел внутри, но жар ее пальцев проникал через этот холодный панцирь. Поглаживания Эвы успокоили его.

— Ты не виноват, — сказала она.

Он подавил в себе гнев и заставил голос звучать спокойно.

— Я не должен был садиться за руль.

— Ты был пьян? — Она недоверчиво нахмурилась.

Лукас взглянул на Эву, высматривая в ее глазах осуждение, но там его не было, и это его разозлило. Она должна была возненавидеть его, должна была тут же уйти в другой конец коридора, но вместо этого она смотрела на него с состраданием… которого он не заслужил.

— Я не был пьян, но…

— Но... погода была плохая. Если такая же, как сегодня, не думаю, что сама Мать Тереза сумела бы добраться до дома. Трезвый или нет, ты не виноват.

Но все было не так просто. Он потерял все, а она пытается стереть пять лет горя одним простым предложением, ложью. Ты не виноват. Он сжал зубы до боли в челюстях. Эта женщина… эта девушка ничего не понимала.

— Я был за рулем!

— рявкнул он, почти теряя терпение. Лукас поднялся на ноги, нуждаясь в пространстве, чтобы подумать. — Они умерли, а я не сделал ничего… ничего, чтобы спасти их.

Он стал расхаживать по коридорчику, а она так и сидела на полу. Он не мог смотреть на нее, не мог видеть осуждение в ее глазах. Он едва услышал легкий шелест ее одежды, когда она поднялась, но ощутил ее рядом до того, как она его коснулась. Маленькая ручка Эвы легла на его плечо, заставляя замереть на месте. Он не мог повернуться, не мог посмотреть на нее.

— Прости. Я просто пыталась…

— Не надо. Что бы ты ни сказала, что бы ни сделала, это ничего не изменит, — сказал Лукас сердито, а потом закрыл лицо руками и позволил слезам покатиться по щекам. Он помнил эти крики, помнил, как они сменились тишиной. Он оказался в ловушке. Заполнивший салон дым не позволил ему видеть Роуз, умирающую рядом с ним на пассажирском сиденье. Все эти годы Лукас благодарил Бога за эту милость, одновременно проклиная его за то, что не позволил увидеть ее в последний раз.

Эванджелина убрала свою руку с его плеча, и жар от ее прикосновения исчез. Холодок пробежал по его спине, когда ее легкий аромат растаял в воздухе.

Ее голос казался отрешенным.

— Я не могу представить себя на твоем месте, Лукас. Но я знаю смерть и знаю эти игры в виноватого.

Он, наконец, повернулся, чтобы увидеть, что Эва стоит в другом конце коридора, спиной к стене, опустив глаза и сгорбившись.

— Ты позволяешь себе сожалеть, ты позволяешь себе думать, что это все — твоя вина. Ты позволяешь ситуации становиться такой, какой ты хочешь ее видеть, пока боль не становится твоим кислородом, а наказание — единственным способом жить.

Эванджелина подняла голову. Ее щеки были бледными, по лицу текли слезы. Губы девушки дрожали, и в глазах плескалась тьма. Потеря, страх, и что-то еще… Что-то, чего Лукас не мог разгадать. Она выпрямилась и посмотрела прямо на него. Он сделал несколько шагов в ее направлении, но Эва покачала головой.

— Ты должен знать… ты должен знать где-то глубоко внутри, что если бы не оказался в ловушке, ты бы вытащил их. Ты должен чувствовать где-то там… — она указала на его грудь, — что виновата погода, что она столкнула машину, а вовсе не та пара бокалов вина, которые ты выпил за ужином. Ты знаешь это, доктор Принс, но ты лучше умрешь, чем встретишься с этим знанием лицом к лицу.

Все, что она сказала, было правдой. Лукас снова шагнул вперед, сокращая расстояние между ними, несмотря на то, что она явно не хотела этого. Ее раны открывались, и он хотел содрать с них струпья, обнажив их, как она обнажила его раны.

— Что насчет тебя? — Его голос звучал тихо. Холодный воздух вонзился в его легкие, когда он вдохнул его. — Что ты знаешь о потерях?

Эва содрогнулась под его взглядом.

Он устал чувствовать боль и гнев. Она всколыхнула в нем что-то жесткое, что-то настоящее, и теперь ему хотелось почувствовать, каковы на вкус те эмоции, что плещутся сейчас в ее глазах. Он хотел, чтобы Эва открылась ему, как он открылся ей. Он хотел стереть с ее лица это выражение, которое словно говорит о том, что она понимает, каково это — умирать каждый день.

Она ничего не понимала.

Дрожащей рукой Эванджелина заправила прядь волос за ухо.

— Я знаю достаточно.

И наконец, он увидел. Тьма в ее глазах была так похожа на его собственную, что его сердце сжалось. Легко было ненавидеть, убеждая себя в том, что именно он один выбран миром для страданий — но вот она стоит напротив и ломает в нем это убеждение. Лукас коснулся ее щеки, и когда она потянулась навстречу прикосновению, в его животе скрутился узел. Проглотив ком в горле, он потребовал от нее то же, что она потребовала от него раньше.