Чукоча

Пора, наверное, пояснить мою жизненную ситуацию. По образованию я инженер. Женился рано, на третьем курсе, на студентке этого же института. Это была и ее и моя первая любовь. Она была моей первой женщиной, я был ее первым мужчиной. Пять лет пролетели в счастье, мы любили друг друга тревожно и чисто. Зарабатывал я неплохо на монтаже электронных систем.

На шестой год она изменила мне с моим приятелем. Внешним мотивом возникновения у меня рогов послужило то, что она считала меня чересчур прямолинейным и неперспективным, а порочность моего приятеля казалась ей привлекательной и необыкновенной. Как и многие из женщин, она хотела прожить множество противоречивых жизней: добропорядочной матроны, светской львицы, женщины, желанной для многих мужчин, жрицы любви.

Вдобавок, пользуясь моим шестимесячным отсутствием, она выписала меня из Москвы: причинивший зло единожды упорствует в злобе до конца.

Так я одним росчерком пера стал бродягой и изгоем, личностью асоциальной. Нет прописки — нет работы.

Семь лет домом мне служили вокзалы, палатки геологов, кубрики рыбацких судов, вагончики строителей. Я изучал географию мозолями. Был моряком, рыбаком, геологом, сплавщиком. Эта жизнь меня ожесточила, и я приобрел волчью стать — не тронь меня, а то сам тебя трону. Так было, пока не повстречал Лену. Она подобрала меня, бездомного и самолюбивого, как могла умыла и причесала и вообще прельстилась моим видом до того, что прописала меня — бродягу с просроченным паспортом. Так я обрел семью, но не оставил своих привычек.

В конце концов я понял всю неотвратимость Лениного послания. Снова у меня не было дома. Наутро я сдал Виктору билет до Москвы и, не входя в объяснения, потребовал, чтобы он пошел со мной в местное геологическое управление и порекомендовал для головокружительной карьеры разнорабочего. Он посмотрел на меня внимательно и сказал:

— У тебя что-то случилось?

Я ответил загадочно:

— Над всей Испанией ясное небо.

Витя, в сущности, был неплохим человеком и не упускал случая сделать добро, если это ему ничего не стоило. Поэтому он отыскал начальника партии, к которому я поступал в подчинение, и попросил его:

— Сергей Николаевич, проставь, если можешь, парню две лишних недели в табеле. Он сдал билет до Москвы стоимостью двести рублей, надо как-то компенсировать его. Кстати, можешь поручать ему более ответственные работы — у него высшее образование.

Сергей Николаевич был длинным малым ковбойского вида. Он оказался хорошим парнем, свойским и справедливым. Поучил меня работе интерпретатора, а самое главное — доверил водить вездеход, и в дальнейшем я три месяца заменял заболевшего вездеходчика.

Лагерь геофизиков, в который нас забросили с Чукочей и который стал нашим домом на шесть долгих месяцев, был полупустой: три палатки стояли свободные, а три занятые. В одной, самой большой, шатровой, жили девять рабочих, в двух других разместились четыре итээровца и начальник партии.

Когда я зашел в шатровую палатку, намереваясь жить там, — мест свободных было много, стояли нары в два яруса, — меня встретили недружелюбным молчанием: видно, начальник успел натрепать про высшее образование. Только кто-то сиплым голосом сказал с верхних нар:

— Собачка твоя, как только сунется в палатку, попадет в суп.

Я молча вышел, решив спуску никому ни в чем не давать: добро или зло надо доводить до конца — этому меня выучила жизнь.

Я выбрал заброшенную четырехместную палатку и за два дня устроил свой быт. Натаскал, напилил и нарубил дров месяца на два, установил печь — все делал молча, никого не просил о помощи. Нарубил дров и для банной палатки и с удовольствием попарился.

Вслед за мной в баню приперся весь лагерь: оказывается, кому ее топить, было у них спорным делом, многие ленились. Атмосфера немного разрядилась — ко мне подобрели, но не все.

На третий день произошел все-таки взрыв. Коля, по кличке Совнархоз, ударил беспричинно Чукочу, тот прыгнул, вцепился ему в рукав телогрейки и оторвал его. Совнархоз схватился за топор, подоспел я, выбил топор у него из рук и отделал за милую душу. Коля побежал в палатку и выскочил с ружьем. Вслед за ним высыпал весь лагерь.

Оружие заряжено — оружие должно выстрелить, или Коле не жить больше в лагере, он понимал это лучше моего. Злость и отчаяние охватили меня. Коля целил куда-то рядом со мной. Я понял — в Чукочу — и прыгнул наперерез направлению выстрела, надеясь только на то, что ружье заряжено жаканом, а не дробью и пуля пройдет мимо. Кто-то успел ударить по стволам, и заряд дроби взбил снег у самых моих ног.