Чукотский анекдот

— Здесь был похоронен Млеткын, — сообщил спутнице Пестеров. — Удивительный был человек. В молодости он несколько лет жил в Америке, хорошо говорил по-английски, умел читать и писать по-русски. Этому его научил Вэип, ученый-этнограф Богораз, сосланный царским правительством отбывать каторгу на Чукотке. Млеткын привез из Америки барометр, разные хирургические инструменты, лекарства. Я его не застал в живых, но многое слышал о нем. Будто он мог творить чудеса и исцелять больных… А сам Млеткын жил охотой, как все ходил в море, промышлял нерпу, внешне был простой человек. Но большевики боялись его. Сначала хотели привлечь на свою сторону, даже возили в Москву. Он был принят Председателем ВЦИК Михаилом Калининым. Ну, по-американски, как бы президентом. Однако Млеткын наотрез отказался служить советской власти. И тогда председатель Чукотского ревкома Хорошавцев подло застрелил его со спины. Шамана похоронили вот здесь и обложили его тело валунами. По старинному обычаю покойника, прежде чем положить на землю, на вечный покой, раздевают догола, а его одежду режут на мелкие куски. Это чтобы он не вздумал встать и одеться. Но когда несколько дней спустя на эту могилу пришли сыновья Млеткына — Гивэу и Кмоль, — они не обнаружили тела. Не было и одежды. Такое впечатление, что он встал, оделся и ушел. Знающие люди утверждали, что он так и сделал. Но он ушел в небо, точнее, вознесся в Созвездие Печали, что возле Полярной звезды.

Пестеров глянул на небо.

— Может быть, он теперь оттуда на нас посматривает.

Сьюзен Канишеро удивилась и даже немного испугалась неожиданной ассоциации со смертью и воскрешением Христа. Но, скорее всего, это случайное совпадение.

Ее волновало другое — мертвый и пугающе зловещий вид нескончаемой ледяной пустыни, расстилавшейся перед ней. И этот пейзаж в своем унылом однообразии простирался к самой вершине планеты, переваливал через нее, к берегам Гренландии, Арктической Канады.

Наверное, дед Роберт Карпентер поднимался на это возвышение и обозревал море в надежде увидеть долгожданные белые паруса шхуны Олафа Свенссона. Но это случалось летом. Вряд ли он бывал здесь в зимнее время.

Сьюзен еще раз огляделась вокруг и присела на одни из валунов, со следами зубов какого-то животного.

— А что это за звери сюда ходят?

— Горностаи, — ответил Пестеров. — Очень осторожный зверек. У него удивительный мех, снежно-белый. Только кончик хвоста черненький. Русские цари шили шубы только из горностая. А у нас его нашивали на спину нарядной кухлянки. Те звери, которые ходят сюда, на шаманское кладбище, вроде как священные, их нельзя бить. Может, в них души умерших, того же Хорошавцева, убийцы Млеткына.

— Хорошавцев тоже был убит?

— Нет, он умер своей смертью. Но похоронен он на Холме Сердечного Успокоения, где лежат обыкновенные люди. Хорошавцев был первым человеком в Улаке, которого похоронили по-новому, тангитанскому обычаю — в деревянном ящике. Заколотили в ящик и вкопали в землю. А над могилой поставили столбик с жестяной пятиконечной звездой. Ну, а потом по-новому, в ящиках, то есть в гробах, стали хоронить и местных, сначала тех, кто стал коммунистом, а потом и всех остальных.

За рассказом Аркадия Пестерова угадывалась потаенная, скрытая для постороннего глаза, глубокая история, наложившая свой отпечаток на современность, на отношения между местными жителями и приезжими. Что должны чувствовать люди, которым было обещано земное счастье, светлое будущее, которых убеждали, что они живут в самом справедливом обществе, в светлом мире, а потом бросили на произвол судьбы, — с одной стороны, оторвали от прошлого, с другой, лишили будущего? Вернется ли когда-нибудь у них доверие к тем, кого они называют тангитанами? Да, они с благодарностью принимают гуманитарную помощь, но при этом никак не могут понять, почему она пришла с той стороны, которая всегда считалась враждебной? При этом они не скрывают своего недоверия, подозрений о том, что за всем этим стоит какая-то цель, своеобразная корысть тангитана.

Все это чувствовала Сьюзен Канишеро. И ей было немного стыдно, что в ее плане строительства новой пекарни в Улаке лежит тайная надежда отыскать клад деда.

Ну, а если и впрямь отыщется спрятанное золото, то Сьюзен Канишеро уже мысленно распорядилась им. Она отдаст его на улучшение жизни этих людей, брошенных на произвол судьбы политическими экспериментаторами.

Эта мысль сразу подняла ее настроение, и она уже не так беспокоилась по поводу неожиданной задержки в Улаке.

За эти дни, пока бесновалась пурга, Сьюзен побывала в косторезной мастерской, на полярной станции, несколько раз в школе, и даже дала урок английского языка старшеклассникам. Иногда удавалось позвонить в Анкоридж, брату, который, похоже, был по-настоящему влюблен в Антонину Тамирак и больше говорил о ней, чем об общих делах.

Сьюзен просыпалась рано и тотчас начинала прислушиваться к вою ветра за окнами. За плотно покрытыми изморозью стеклами ничего нельзя было увидеть. Весь большой, многоквартирный деревянный дом содрогался под натиском ветра, скрипел, стонал и трещал.