Чукотский вестерн

Тем временем и Эйвэ с солдатами подтянулись из-за скалы, не намного тучи чёрные обогнав.

– Вот, чёрт побери! – расстроился эстонец. – Я уж думал, что живьём этого зарубежного врага народа взяли. Думал – допросим, он назовёт имя настоящего предателя. С меня, наконец, все подозрения снимут. Не повезло опять…

По крутому склону вверх пошли, скорым шагом. Через тридцать минут вышли на вершину сопки. Там их Айна дожидалась.

Не просто дожидалась, а, времени не теряя, уже двух погибших часовых похоронить успела. Уложила тела в естественной природной выемке, крупными камнями завалила – чтобы мелкие грызуны косточки не смогли растащить, – в изголовья могил воткнула крестики из берёзовых веточек.

Лёха к ней подошёл, покашлял нерешительно, крепко за руку взял.

– Послушай, душа моя, это что же такое получается, а? Ты меня обманула?

– О чём это ты, Лёша? – Айна сделала круглые глаза.

«Ого, уже «Лёша», – отметил Ник. – Сизого так, небось, только мама и называла – в далёком счастливом детстве».

– Как – о чем? – сразу закипел Лёха. – Сама говорила, что попросишь медведя, он по запаху и найдёт «пятнистого». А что на самом деле было? Почему это мишка нёсся по тундре сломя голову, как зэк из изолятора, не дожидаясь, когда вышак в исполнение приведут? Почему орал, как будто ему в задницу напильник вставили?

– Не знаю, что это – «напильник», – невозмутимо ответила Айна. – Я медведю в зад острогу вставила. Ту, которой мы рыбу били. Только наконечник смазала. Желчью из евражка. Она едкая. Очень сильно щиплется. Только так медведя можно попросить – чтобы бежал быстро. А та тряпка сильно чужим пахла. Я её перед склоном положила. Перед обрывом. На тряпку – печень оленя, очень много. Самую свежую печень. Медведь её очень любит. А тут запах чужой, сильный. Медведь думает, что чужой близко ходит. Может печень отнять. Очень торопится, ничего вокруг не видит. Он печень ел, Айна сзади подошла. Острогу воткнула. Больно ему. Желчь евражка ещё сильно щиплет. Он и побежал быстро. Острогу с собой унёс. Жалко. Хорошая была острога, удачная….

Смеялись все – бесшабашно, до слёз, позабыв на время о потерях и грядущих проблемах. Эйвэ даже по земле валялся, по булыжникам перекатываясь, совершенно не вспоминая о том, что он – невозмутимый эстонец, несправедливо подозреваемый в гнусном предательстве и носящий по этой причине маску вечной вселенской скорби…

Один Сизый не смеялся, застыв одиноким столбом, словно его по голове пыльным мешком шандарахнули из-за угла…