Чума на оба ваши дома

— Стоит мне только взять три дня выходных, чтобы позаботиться о родне, как в колледже все идет наперекосяк, — проворчала она. — В кухне грязища, в комнатах крысы, еда вся вышла.

Майкл закашлялся с полным ртом свежих теплых лепешек.

— Слуги почти все разбежались, — сказал он. — А этот кусок сала в комнате мастера и пальцем не пошевелит, чтобы исполнить свои обязанности, так что в колледже царит хаос.

— Больше не царит, — величественно провозгласила Агата. — Я вернулась. И не обольщайтесь, молодые люди, меня никакой мор не возьмет! Я три дня ходила из дома в дом, глядела, как умирают мои родные, и ничего мне не сделалось. Кое-кто из нас не поддается!

Бартоломью с Майклом воззрились на нее с изумлением.

— Возможно, вы и правы. Мы с Грегори Колетом думали, не обладают ли некоторые люди естественной устойчивостью к чуме.

— Это не устойчивость, мастер Бартоломью, — гордо возразила прачка. — Я одна из тех, кто избран Богом. — Она важно поправила свои пышные юбки. — Он поражает тех, кто гневит его, и щадит тех, кого любит.

— Этого не может быть, мистрис, — сказал Бартоломью. — За что Богу поражать детей? А монахи, которые рискуют жизнью, чтобы поддержать людей?

— Монахи! — фыркнула Агата. — Видала я, какую жизнь они ведут: богатство, жирная еда, женщины и дорогая одежда! Да Господь их первых в ад отправит!

— Спасибо на добром слове, мистрис, — со скорбным видом сказал Майкл. — И долго еще, по-вашему, мне ждать, пока Господь не отправит меня в ад?

Прачка невинно усмехнулась.

— А я и не утверждала, что он вас заберет. Но по какой еще причине одни умирают, а другие остаются в живых? Врачи не ведают. Грегори Колет сказал, что, может быть, я и права, и священники считают, что одним уготовано жить, а другим — умереть.

— Возможно, некоторые люди обладают такой пропорцией жизненных соков, которая позволяет им сопротивляться чуме, — задумчиво произнес Бартоломью и взял еще одну лепешку.

— А ты сравнивал жизненные соки тех, кто выжил, и тех, кто умер? — спросил Майкл.

Бартоломью кивнул, раздосадованный.

— Но пока что не нашел никакой закономерности. Майкл похлопал его по плечу.

— Ну, быть может, эта пропорция слишком хитрая, чтобы ее можно было с легкостью разглядеть, — сказал он. — Но я не хочу знать, верна ли твоя теория, ибо это означает, что я обречен жить или умереть, как продиктует мое тело, и что бы я ни делал — как бы ни молился и ни пытался вести праведную жизнь, — это ничего не изменит. И это лишило бы меня надежды и Бога.

Бартоломью вскинул руки.

— Я не об этом, — сказал он. — Я хочу знать, как излечить эту гнусную болезнь, а не как предсказать, умрет человек или останется жить.

Майкл поднялся и затолкал остатки лепешек в котомку, на потом.

— С вами, конечно, хорошо, но если я буду рассиживаться здесь и обсуждать причины смерти с двумя людьми, которые знают о них не больше моего, пользы это никому не принесет. Мне нужно прочитать молитвы и навестить людей.

Майкл вышел из кухни, и до Бартоломью донесся его мощный баритон: направляясь к домику привратника, он затянул псалом. В окне мелькнуло белое лицо Уилсона — тот обозревал вотчину, которой не осмеливался управлять.

— Можете посидеть здесь, если вам не мешает грохот, — сказала Агата.

Бартоломью воспринял это предложение как редкостную похвалу: бездельников на кухне Агата не терпела. Она уже начала воссоздавать порядок из хаоса; поварята из подсобной комнаты мыли полы, а Кинрик с Александром собирали белье с постелей умерших, чтобы отнести его в стирку.

— Спасибо, мистрис, но мне нужно повидаться с Грегори Колетом, договориться, чтобы вырыли новую яму.

Он оставил Агату заниматься делами и отправился к колодцу за водой. Вернувшись в каморку, где хранились его снадобья, он быстро вымылся ледяной водой и переоделся. Чистая одежда еще не просохла до конца, но это не важно, опять будет дождь, подумал он. Выходя из комнаты, он заметил отца Уильяма и окликнул его. Вид у францисканца был усталый, глаза покраснели.

— У Натаниэла Фламандца чума, — сказал он. — Меня позвали причастить его.

— А почему бы не поставить пиявок? — спросил Бартоломью; усталость притупила все его чувства.

Уильям покосился на него.

— Доктор Колет ставил ему пиявок, но зараза слишком глубоко засела в теле. — Он протянул к Бартоломью мясистую руку. — Что с Элфритом? Вы проследите, чтобы его бросили в чумную яму?

Бартоломью взглянул на бледно-голубое небо. Уильям все знает? Стоит ли рассказать ему? А вдруг Уильям и Уилсон заодно и вдвоем отравили Элфрита? Бартоломью взглянул на лицо монаха, серое от усталости, и вспомнил, что два францисканца были близкими друзьями.

— Может, лучше похоронить его на церковном дворе? — спросил он, чтобы выиграть время на размышления.

Уильям поразился.

— А можно? Ведь для живых будет безопаснее, если его похоронить в извести в чумной яме.

— Не вижу никаких причин, — ответил Бартоломью, внимательно глядя на Уильяма. — Хоронили же мы других на кладбище, пока чума не разыгралась не на шутку.

Уильям поджал губы.