Чума в Бреслау

Девушка вошла в магазин чулок. Шли минуты. Четверть часа. Двадцать минут. Наблюдаемая не выходила из магазина уже добрых полчаса. Мок стоял перед магазином и задавался вопросом, что он был в этот жаркий полдень одним из немногих прохожих на Граупенштрассе, поэтому очень малоправдоподобно, чтобы девушка при выходе не обратила на него внимания, что помешало бы ему продолжить наблюдение. Сначала посмотреть витрины, а потом спрятаться в какой-то подъезд, подумал он так медленно, словно его мозг был письменным материалом, на котором он записывал чернилами эту команду ad se ipsum[23]

. Уже осмотрев часы, чулки и конфитюры, он вошел в подъезд, который защищал от жары в той же степени, что и полстакана пива от симптомов похмелья. И тут на улице неожиданно появились двое полицейских в форме. Они шли с противоположных сторон навстречу друг другу. Один был виден на фоне массивного здания Новой Биржи, другой на фоне кирпично-красной башни Городской Библиотеки. Мок вышел из подъезда и с любопытством наблюдал за действиями полицейских. Его это интересовало тем более, что оба они, по-видимому, приближались к нему. Когда обоих отделяло от него всего несколько шагов, из галантерейного магазина вывалилась девушка и направила на Мока обвиняющий палец. За ней появился субъект типа «блеск-помада». Субъект нервно заправлял рубашку в брюки.

— Это он, господа! — крикнула она. — Этот тип все еще преследует меня! Я хотела посмотреть, пройдет ли он мимо меня на Граупенштрассе, когда я войду в магазин, но он остановился перед магазином и ждал меня! Я боюсь его! Может быть, это какой-то преступник?! Может, извращенец? Это видно по его роже!

— Хорошо, что панна позвонила из этого магазина. — Тот, что пришел со стороны городского рва, улыбнулся девушке, после чего повернулся к Мок с суровым выражением лица. — А вы что? Почему вы преследуете пани Мейер? Вы знаете, кто она? Это дочь владельца Фабрики униформы и мужской одежды! А вы кто такой? Документы!

Мок потянулся за полицейским удостоверением. Показывая ее правоохранителям, он проклял свои чресла, которые одинаково реагировали на всех молодых женщин, проклял свой мозг, который все молодые женщины сводили к бедрам, ягодицам и груди, а сильнее всего проклял жару, в разогретых волнах которой круглолицее и простецкое лицо девушки на снимке из полицейского архива подверглось такой деформации, что стало вытянутым и милым.

Жара нарастала. По почти пустой улице проехала телега со смолой. Едкий дым заполнил пересохший каньон улицы. В этом горячем облаке все звуки заглушались. Извинения полицейских, возгласы изумления, издаваемые пани Мейер, и даже комментарии владельца магазина с конфитюрами, господина Поля, который решил при оказии отрекламировать свой товар и предлагал полицейским, а также пани Мейер изделия фабрики «Абрама». Мок в черном дыму дегтя всматривался в башню Краевого суда, которая высилась за зданием Музея художественных ремесел и древностей. Он не слушал, что они говорят ему, потому что внезапно его поразил болезненный контраст между тем, что он сейчас делает, и тем, что он должен делать. Об этом ему сообщила вышка суда, а — строго говоря — следственная тюрьма, украшением которой она была. Он должен быть там сейчас. Он должен слушать рассказы о человеческой обиде, об унижении и о мести. Важно именно это, а не выследить, попадет ли распутная панненка в постель с субъектом или с пастором.

Бреслау, пятница 6 июля 1923 года, час пополудни

Мок стоял возле двери в изолятор и разглядывал свои летние башмаки из светлой телячьей кожи. Носок правого был аккуратно замазан светло-коричневым кремом «Kiwi». Однако даже самый толстый слой крема не мог покрыть отслоение кожи. Это была памятка о недавнем посещении этого здания, когда Мок яростным пинком вызвал охранника. Теперь, невозмутимый, он не позволял ярости завладеть собой, теперь только упорно постукивал костяшкой среднего пальца по толстому стеклу глазка. Никто не открывал. Наверное, в сортире, подумал Мок. Так же, как тогда. Огляделся вокруг. Все было так же, как тогда. Неосвежаемая жара нависла над городом. Одних людей притупляла, других — наполняла бешенством. Те, кто окружал Мок, по большей части принадлежали к последней категории. Они стояли здесь с утра, чтобы навестить своих близких. Они крепко обнимали картонные коробки. Из них исходил запах колбас, табака и свежего дрожжевого теста. Они знали, что не все войдут за стену, а если и будут, то подвергнутся — поодиночке, медленно и методично — унизительному обыску. У них осталось всего несколько минут на разговор. Поэтому каждый нарушитель, который входил без очереди, вызывал в них подавленную ярость.

Мок зашатался, когда его сильно толкнули в плечо. Он потерял равновесие и ударился туловищем о ворота. Он повернулся к посетителям, которые теперь обступали его тесным кругом.

— Очередь для всех! — крикнул лысый, усатый мужчина.