Чумовой рейс

Каждое утро для Антоныча начиналось с сумерек огорчения. Обычно джек-рассел-терьер Витек присваивал только одну тапку. Больше всего ему нравилась левая. Теперь пропали обе. Зная кинологическую особенность Витька уносить в неизвестность вещи при запертой на два замка квартире, Антоныч вздыхал безнадежно и сдавленно. Все, что не удавалось выхватить из пасти алчного Витька до мгновения полного смыкания его челюстей, исчезало навсегда. Так дематериализовались пульт от люстры, кусок принесенной для ужина и предусмотрительно уложенной на холодильник буженины, подаренный влюбчивой проституткой Дашей галстук и еще много предметов, воспоминания о которых вызывали чувства противоречивые. За галстук Антоныч Витьку не предъявил, галстук был так себе, но кража с двухметрового холодильника растрогала голодного кардиолога до состояния клекота. Увидев в руке лоха штопор, Витек гулко пробарабанил лапами по паркету и, тревожно шелестя в желудке целлофановой упаковкой, скрылся в том самом ином пространственно-временном континууме, куда обычно уносил навар. Гармонично сочетая в себе клептоманию, систему антизаноса, взгляд академика Капицы и стремительность Астерикса, Витек отравлял жизнь Антоныча с последовательностью, свойственной проктологам и судебным приставам.

После развода и ухода бывшей к гениальному, а потому имеющему виллу на Каймановых островах американскому хирургу Гундерсону Антоныч три дня праздновал текилой и диском Стаса Пьехи. Она оставила ему квартиру и любимую собаку. Нужно было оставить что-то одно, но ее месть была жестока. Чисто по-человечески позволив ему оттянуться, через три дня Витек вернул ему прошлую жизнь. Ночью в постели, как и прежде, недоставало женщины, но было много собаки, днем на кухне слышался грохот разбиваемой посуды, а по вечерам, находя в каждом проходящем под окнами угрозу своему жилищу, Витек остервенело лаял. Изменилось только одно. Крал он и раньше, но не в таких потрясающих воображение масштабах.

Антоныч ненавидел Николсона, потому что он был Джеком; Курта, потому что фамилия его была Рассел; белых коров с карими мордами, потому что в масштабе 1:43 и с отпиленными рогами они были вылитый Витек. Достали и прогулки. Пэрис Хилтон с чихуа-хуа Тинкербеллом и кардиолог Антоныч с терьером Витьком представляли собой разные направления. Поменяйся они багажом, скольких друзей потеряли бы в одночасье. Антоныч с Тинкербеллом показался бы всем кардиологом, использующим нетрадиционные методы лечения, а жизнь Пэрис мгновенно скатилась бы в ад. Невыносимо трудно поражать окружающую действительность гламурным обаянием, когда у тебя из-под мышки торчит дециметровый, хотя и розовый, член.

Гулять с Витьком как-то иначе было невозможно. Ощутив под подвеской твердь, он включал турбину и с видом выпущенного из психушки под честное слово дебила набрасывался на все, что подавало даже обманчивые признаки жизни. В такие редкие минуты долгожданной, но сомнительной свободы он вел себя как впервые оказавшийся в Куршевеле директор российского металлургического комбината. Крепкая рука Антоныча легко резала чужие грудные клетки и вырывала приросшие к тазовым костям больных ненужные аорты, но еще ни разу не смогла удержать веревку, к другому концу которой был прикреплен его сожитель.

Изредка в аномальной квартире появлялись женщины. Они тоже куда-то исчезали. Их уносил в свой потайной пространственно-временной континуум хозяин. И без того издерганного Витька бесило, почему утром, позавтракав, уходит на работу одна, а вечером она возвращается домой другая. Их появление предвещало скорое превращение хозяина в садиста и извращенца: на ночь он запирался в спальне, и там гостьи кричали дико и беспомощно. Витек в отместку бил посуду, делал начес на венике и с разгона выбивал дверь в спальню всеми четырьмя стойками подвески. Заканчивалось тем, что извращенец выбегал из спальни в одежде возбужденного скифского кота. Простодушным восторгом полагая, что для игры, Витек гавкал, падал локтями на пол, косил глазом и шлифовал помазком пол. Смысл игры заключался в следующем: хозяин должен был во что бы то ни стало коснуться палочкой Витька, а Витек должен был предпринять все необходимое, чтобы этого не случилось. Через пять минут уморительной забавы садист признавал поражение, давясь и кашляя, пил воду на кухне, после чего снова тонул во мраке страшной спальни.

Антоныч не раз пытался поговорить с Витьком, но никак не мог найти с ним общего языка. Антоныч привык и успокоился. Поэтому вряд ли часто дышащий пинчер с языком, как у змеи, мог так огорчить кардиолога. Причиной была, конечно, вдова. С родинкой меж бровей, морщинами вокруг глаз, она подмигнула, и Антонычу сразу стало плохо.

Он прижался к фальшборту и наклонился вперед.

– Вам плохо? – спросил кто-то.

– Спасибо, уже лучше, – ответил он и продолжил путь.

– Мужчина, вы не поможете открыть каюту?

Это был уже другой голос. Антоныч затравленно обернулся и увидел вдову. Одной рукой она держала пинчера, во второй бренчал ключ о брелок.