Чувство Магдалины

Он провел всю компанию к дальней стене мастерской, отодвинул тяжелую портьеру так, чтобы свет падал на портрет на стене. Отошел в сторону, скрестив на груди руки, и замер в молчании.

Все тоже молчали, рассматривая Машин портрет. Маша и сама увидела его, будто впервые, и снова с трудом узнала саму себя. Нет, черты лица были те же, и улыбка, и манера слегка щурить глаза, и та же темно-русая прядь выбивалась из-под косынки, но все же это была какая-то другая девушка. В чем она была другая – Маша не могла себе объяснить… Последние лучи уходящего солнца сошлись на ее смуглом загорелом лице и делали его живым и теплым, и кожа была нежной и бархатной, и глаза светили медовой искрой с переливом, и губы были чуть сжаты, так, будто она с трудом сдерживает рвущийся наружу смех. Да разве эта красавица – она, Маша? Откуда Лео разглядел в ней столько нежности, столько бархата, меда и заразительного веселья? Чудеса, да и только!

– Машенька, да ты просто прелесть! – тихо проговорил Платон, слегка к ней наклонившись. – Как это Лео все в тебе так удачно разглядел, все сложил воедино…

– Да я и сама не понимаю, как это… – тихо вздохнула Маша.

– И тем не менее – портрет удался. Если портреты других заказчиц получились такими же, я вполне понимаю их нетерпение. А Лео – молодец! Не ожидал, не ожидал… Все-таки нашел себя хоть в чем-то!

– Да не хоть в чем-то, а в чем-то! – сердито проговорил Антон, искоса взглянув на Платона. – Не преуменьшай значимость момента! Что у тебя за манера такая образовалась в последнее время, а? Издержки профессии, что ли?

– Не знаю, может быть, и так… – виновато улыбнулся Платон. – Критику принимаю, великодушно прошу прощения, буду исправляться, что ж…

– Ну, так-то вот! – удовлетворенно кивнул головой Антон и продолжил: – Если так дело и дальше пойдет, Лео может стать модным художником-портретистом, а это занятие по нынешним временам весьма прибыльное, да… Некоторые на этом себе и состояние сделали, и громкое имя. Надо будет маме позвонить, обрадовать.

Вика, до сей поры старательно прислушивающаяся к их диалогу, вдруг спросила громко и слегка с вызовом:

– Слушай, Лео, объясни, я не понимаю! А почему у нее тряпка в руке, а? И косынка эта дурацкая. Ты почему совсем не уважаешь свою женщину, а, Лео? Обязательно надо было тряпку в руку сунуть? Что ты хотел этим сказать? Знай свое место, женщина?

– Заткнись, Викуша… – чуть приподнявшись на цыпочки, ласково прошептал на ухо жене Платон. – Заткнись, а? Завидуй молча, ладно?

– Кто завидует? Я завидую? Да не смеши! – громко рассмеялась Вика. – Это ж надо, какой у нас Лео талантливый! Девушек с тряпками рисует! Что она этой тряпкой мыла? Окно, что ли?

– Да, Маша мыла тряпкой окно, – медленно и зло, четко разделяя слова, тихо проговорил Лео. – А что тебя в этом не устраивает, Вика?

– Да все меня устраивает, ради бога. Все нормально, Лео, продолжай в том же духе, ага. Маша мыла окно, очень романтическая история. Надо маслом на холсте запечатлеть, ага. Не в цветах же Машу рисовать, в самом деле, а только моющей окно. Тем более что Маше такая диспозиция явно нравится, с косынкой и тряпкой в руке.

– Далась тебе эта тряпка, честное слово! Что ты привязалась к девчонке? – с досадой произнес Антон, продолжая разглядывать портрет. – Мне, например, очень нравится.

– Ну да! Если б ты свою Ольгу увидел с тряпкой в руке, тебе бы это тоже понравилось?

– А почему нет? – пожал плечами Антон, коротко глянув на Ольгу. – Это всего лишь художественный образ, Викуша… Тут главное – не объект, а само исполнение. Это ж понимать надо.

– Ну, не знаю! Я бы ни за что с тряпкой позировать не стала! – не унималась Вика. И, обернувшись к Ольге, с вызовом спросила: – А ты бы стала? Только честно, Оль?

– Вик, успокойся, – примирительно произнесла Ольга, мельком глянув на Машу, которая стояла, низко опустив голову, будто разглядывала подол своего длинного платья. – Антон прав, это всего лишь художественный образ. И ты явно переборщила со своими замечаниями, потому что Маша вот-вот заплачет, по-моему…

– Нет, я вовсе не собираюсь плакать! – подняв голову, звонко произнесла Маша. Так звонко, что всем стало понятно, что слезы и впрямь близко.

Лео вдруг резко сдвинулся со своего места, подошел к Маше и встал так, будто загородил ее своей спиной от Вики. И произнес довольно грубо, чуть обернувшись к обидчице:

– Тебе может нравиться или не нравиться моя работа – это уже твое дело. Критикуй на здоровье, если не нравится. Но зачем ты человека обижаешь? Что Маша тебе сделала?

– Да никого я ничем не обидела! С чего ты взял? – удивилась Вика. – Что я такого сказала, не понимаю?

– Ну да, ты не обидела. Ты походя унизила человека своим небрежением, своими дурацкими вопросами! И я больше не позволю тебе, Вика. И даже более того – я попрошу тебя немедленно извиниться. Или я…

Маша не дала ему договорить, вскрикнула со слезной хрипотцой в голосе:

– Лео! Лео, не надо, слышишь? Остановись! Я не хочу. Не надо, Лео, пожалуйста…

С каждой фразой слезный фон в ее голосе все нарастал, и наконец она выдавила из себя последнее, что смогла: