Чувство реальности. Том 1

— Я сказал пять! — повторил бандит и сунул Стивену в нос растопыренную тощую пятерню. — Вы нам должны еще пять тысяч. Срок три дня. Потом включаем счетчик.

— Погодите, — Ловуд недоуменно потряс головой, достал бумажный платок, вытер мокрый лоб, — если я вас правильно понял, вы не только не собираетесь возвращать мой аванс, но и хотите, чтобы я вам заплатил еще пять тысяч?

— Угу, — кивнул бандит и улыбнулся, показывая идеально ровные фарфоровые зубы, совсем не бомжовские.

— Вы с ума сошли? — сочувственно спросил Ловуд, внимательней вглядываясь в его глаза. — За что я вам должен платить, интересно?

— За моральный ущерб, — невозмутимо объяснил бандит и сплюнул. — Срок три дня. Потом включаем счетчик.

— Да вы в своем уме? — Ловуд тоже встал, схватил портфель и преградил ему путь. — Вы мне должны, а не я вам.

— Короче, вы платить неустойки отказываетесь? — уточнил бандит, опять сплюнул и посмотрел на часы.

— Разумеется, отказываюсь! Я же нормальный человек! Неустойки, моральный ущерб! Нет, это бред какой-то! Вы думаете, так можно заниматься бизнесом? Это не бизнес, а черт знает что! Так нельзя, дорогой мой, так невозможно!

— Ясненько, ясненько, — задумчиво пробормотал бандит, глядя уже не на Ловуда, а сквозь него, и зашагал прочь, не оглядываясь.

Стивен стоял посреди дорожки, смотрел вслед тощей нелепой фигуре в трикотажных штанах, стоял долго, до тех пор пока не подошел к нему давешний больной бомж и не приблизил к его лицу свою кошмарную раздутую рожу:

— Слышь, мужик, у тебя рубликов трех не найдется? Очень надо, тут видишь, какое дело, как раз трех рубликов не хватает.

Глава 10

Уснуть в самолете было невозможно. По радио без конца что-то объявляли. После зон гранулентности и товаров "Аэрошопа" опять стали разносить напитки. Толстый сосед перегнулся через Машу и принялся на ломаном английском умолять католическую монахиню, чтобы она взяла ему пива.

— Вы же сами можете взять, — ответила монахиня по-русски.

— В одни руки мало дают.

— Вам вполне достаточно. Вы перед этим водку пили. Нельзя смешивать.

— А ты откуда знаешь? — оскалился толстый и выругался в очередной раз, негромко, но отчетливо и совсем уж грязно. Монахиня вспыхнула, но сделала вид, что ничего не слышала.

Маша слегка дернулась и даже открыла рот, чтобы потребовать у толстяка извинений перед монахиней, но сдержалась, понимая, что в ответ прозвучит только очередная порция матерщины, и вообще не следует привлекать к себе внимание. Тележка с напитками приближалась. Толстый пихнул Машу локтем под ребра.

— Слышь, ну е-кэ-лэ-мэ-нэ, может, возьмешь пивка, а?

— Только если вы извинитесь и больше не будете материться, — сказала Маша.

Толстяк часто, удивленно заморгал и спросил с искренним недоумением:

— А я что, блин, нецензурно выражаюсь, да?

— Да, молодой человек, — тяжело вздохнула монахиня, — вы постоянно сквернословите, даже когда спите.

— Че, правда, что ли? — Он повертел головой, глядя то на монахиню, то на Машу.

Телега между тем оказалась рядом, стюардесса спросила, кто что будет пить.

— Ну возьми пивка, а? — взмолился толстяк, почти касаясь мокрыми губами Машиного уха.

— Не надо, деточка, он тогда будет себя вести совсем неприлично, — предупредила монахиня.

— Неприличней уже некуда, — громко заметил сосед сзади.

— Таких просто нельзя на борт пускать. А если уж пустили, то выдавать парашют и высаживать из самолета, — откликнулся сосед спереди.

— Высаживать, но парашюта не давать! — уточнила Маша.

Толстяк разразился такой длинной и звонкой матерной тирадой, что им занялась стюардесса, пригрозила штрафом, он наконец затих, залпом осушил свою законную банку пива и через несколько минут уснул. Во сне он храпел, подергивал ногой и ругался. Глаза его оставались приоткрытыми. Маше вдруг почудилось, что он потихоньку наблюдает за ней из-под опущенных век.

"С ума сошла? Если бы это был "хвост", он ни за что не уселся бы рядом, он не вел бы себя так безобразно", — подумала она, машинально впечатывая в память мятую физиономию, тонкий кривой шрам над левой бровью, наколку на пухлой правой кисти. Интересная наколка. За время полета она имела возможность не только рассмотреть подробно овал с портретом длинноволосого мужчины, но и узнать его. Всего лишь президент Франклин, отпечатанный на купюре в сто долларов.

Кисть хулигана была покрыта густыми светлыми волосами, и портрет выглядел как лицо утопленника под слоем белесых подвижных водорослей. Маша пожалела, что свет недостаточно яркий. Ей захотелось рассмотреть, настоящая это татуировка или камуфляжная, нарисованная на коже.