Чувствую себя глубоко подавленным и несчастным. Из дневников 1911-1965

Четверг, 31 марта 1921 года

Пришлось идти к Вударду. Просил меня зайти после завтрака, и я сразу догадался, что речь пойдет о моем «большевизме» и о том, готов ли я стать старостой [52] . Сразу же перешел к делу:

– А, это вы, Во. Да, вызывал, садитесь. В следующем семестре нам понадобится новый староста, и, разумеется, вы – кандидатура самая подходящая. В своем отделении вы пользуетесь огромным влиянием, но учтите: если окажется, что взяться за дело всерьез вы не готовы, мне придется просить ваших соучеников вас отозвать. Мне известно, что во многое из того, что вы пишете и говорите, сами вы не верите. Что скажете?

Я заговорил о бреши в поколениях, которую проделала война, о «небожителях» и о нашем поколении. Он вел себя очень разумно. Я подтвердил, что готов – и даже вознамерился – вести жизнь более правильную и следить, чтобы законы колледжа неукоснительно выполнялись, однако подводить друзей отказываюсь и вообще не желаю драть нос. И еще сказал, что играть в крикет не собираюсь. Все это он выслушал с поистине ангельским терпением, и мы расстались друзьями <…>

Суббота, 2 апреля 1921 года

Пишу в 10.55 у себя в комнате, прежде чем засесть за поэму. Хочу попробовать научиться работать по ночам. Во-первых, это распаляет воображение, во-вторых, это единственное время, когда в колледже воцаряется полная тишина. Думаю, что научусь, ведь ночь для работы лучше дня. Пишу уже вторую ночь подряд. Прошлой ночью продержался полтора часа. Сегодня надеюсь поработать столько же, а во вторник – еще дольше. Завтра кучу в «Опере нищих». Сегодняшний и вчерашний дни ничем не примечательны. Вчера после обеда ходили с Бобби на отличный спектакль в «Столл» [53] . Мне Бобби ужасно нравится, хотя он тугодум и болван. Сегодня ходил в Гильдию святого Августина на лекцию отца о женщинах Диккенса. Лекция хорошая, но отец неисправим – рисуется, как обычно.

Когда прогуливаешься в центре Лондона, иногда тебя вдруг охватывает желание пуститься бежать со всех ног. Точно так же и меня, ни с того ни с сего, охватило непреодолимое желание писать прозу. Часа два в раздумьях грыз перо – и не засну, пока что-нибудь не надумаю. Выражать мысль Спенсеровой строфой все равно что писать картину на обрывках бумаги, а потом приставлять один обрывок к другому, как будто это паззл.

Ничего не получается. Сочинил всего-то полдюжины стихов, и почти все – полная чушь. Рифмую бог знает как.

Воскресенье, 10 апреля 1921 года

Похоже, что договоренность с забастовщиками [54] может все-таки быть достигнута. Они, вероятней всего, увидели, что вся страна против них, и испугались.

Накропал еще пару строф в своей конкурсной поэме. Никакого удовольствия от нее не получаю.