Чужая

Стас тормозит на входе в столовую и, повернув голову в нашу сторону, начинает широко улыбаться, как самый настоящий болван. Вспоминаю, как он вчера полночи приседал мне на уши, рассказывая о невероятности Самойловой и о том, как переживает, что она от него отвернулась.

И почему ей приспичило покорить «своей непревзойдённостью» именно моего соседа?

Бесит.

Я захожу в столовую вслед за дурацкой сладкой парочкой, отвечаю кивком головы на приветственный взмах руки Оксаны и иду за едой. Стараюсь не смотреть на Еву, на то, как она смеётся шуткам Стаса, как, веселясь, пихает его плечом, но, конечно же, я всё это вижу.

Я словно одновременно и понимаю, и не понимаю, что в ней особенного.

Да, она отличается от здешних девчонок, незримо, на самом подсознании выделяется на их фоне, но по факту? Маленькая, конопатая, изворотливая лиса. С вредным характером. С вагоном язвительности. Вспыльчивая... Смелая и находчивая. С глазами цвета золотистого мёда...

Твою ж...

Бросаю на поднос первую попавшуюся тарелку с сочным куском мяса, не особо разбираясь, ставлю рядом какой-то салат и иду к общему столу. Ровняюсь с парочкой, которая ещё не успела занять себе места, ловлю взгляд Евы и говорю с холодком в голосе, чтобы до неё сразу дошёл мой посыл:

— Мы с Эльвирой сегодня ужинаем за отдельным столом.

Девчонка с досадой поджимает губы и пальцы на подносе заодно, так, что костяшки белеют.

Я не жду её ответа или протеста и отхожу от ребят, чтобы найти свободный столик. Не хочет проблем — пойдёт следом. Одна.

На глаза попадается тот самый дальний стол, за которым в последние время и сидела Ева. Иду к нему, ставлю поднос и только-только занимаю стул, как на столешницу с грохотом опускается поднос девчонки.

— То есть тебе мало шуточек о нашей точке соприкосновения? — шипит Ева, склонившись над столом в мою сторону. — Хочешь породить ещё больше слухов тем, что мы будем сидеть вдвоём?

— Мне плевать, — жму я плечами.

— Точно, — холодеет её взгляд. — Как я только могла забыть, что тебе на всё и всех плевать.

Она выпрямляется, садится за стол и начинает дёргано рвать пакетики с сахаром над кружкой с чаем. Пять штук. Я насчитал пять пакетиков сахара. Не много?

— Любишь послаще? — укладываю я локти на стол.

Ева едва заметно смущается, подхватывает маленькую ложку, поднимает глаза на меня и начинает со звоном размешивать сахар, явно мне назло:

— Люблю. А с тем учётом, что ты выпытал из меня правду и вынудил сесть отдельно ото всех, я больше могу не стесняться своих желаний.

— Ну вот, — улыбаюсь я. — А ты о слухах начала переживать. Приятнее же быть собой, верно?

Девчонка сужает глаза, смотрит пару секунд подозрительным взглядом, а затем, словно сдаваясь, вздыхает:

— Верно. Только я всё равно нет-нет, да накосячу. Как с этой дурацкой водой, например.

— Кстати, это правда, что ты её не любишь? Почему?

По её плотно сжавшимся губам я понимаю, что тема воды не входит в её личный топ любимых тем. Но тем острее становится желание узнать, что у неё случилось. Или с ней.

И Ева это видит. Видит мой искренний интерес, отклоняется спиной на спинку стула и опускает глаза на свои руки, пальцы которых сцепила между собой:

— Мне было двенадцать. Отец потащил нас с Ромкой на речку. Нажрался там со своим другом, как свинья, и... полез купаться. Угадай, кто не дал ему утонуть? Верно — я.

Твою ж... Маленькая девочка и здоровый пьяный мужик. Как только она сама не утонула вместе с ним?

— Он чуть не утащил тебя за собой? Как ты справилась?

— Едва, — морщится она. — Но на берегу плакал мой брат, я не могла сдаться.

— Да, я успел заметить, что ты очень упорная, — хмыкаю я. — Значит, отец у тебя есть...

— К сожалению, — едва слышно ворчит она.

— Тут я тебя очень даже понимаю, — замечаю я весело, вынуждая её с интересом посмотреть на себя, но я делаю вид, что не заметил этого, и задаю следующий вопрос: — А мама?

— Мама умерла, когда мне было семь.

А мне было пять, когда мне наврали о том же. Удивительно, как похожи наши с ней судьбы — мы оба долгое время росли без матерей, а в какой-то момент начали и отцов своих ненавидеть. По разным причинам, конечно, но всё же.

— Выходит, вашему отцу нет до вас с братом дела? — делаю я вывод из всего ранее услышанного.

— Никакого, — кивает она уж слишком радостно, а затем, как и я, облокачивается на стол и заявляет: — Вот так, Никит, я несчастная девочка из неблагополучной семьи, отец которой работает замшелым механиком для того лишь, чтобы пропивать заработанные деньги. Ну как? Удовлетворил интерес? Чувствуешь облегчение оттого, что кому-то живётся хуже, чем тебе?

— Чушь не неси, — отворачиваюсь я от неё, сжимая зубы.

Когда она сообщила о своей матери... То, как она это сообщила... Это лишний раз подтвердило, что она сильная духом. Что, конечно же, восхищает. Но в ней, видимо, встроена система оповещения, которая напоминает о том, что в тот или иной момент необходимо всё испортить.