Чужая сила

– Редкая проницательность, – не без сарказма ответил я.

– Но-но, – помахала вилкой она. – Не зарывайся. Я все-таки заместитель начальника отдела.

Вот любит она «включать» руководителя. Это все знают, за ее спиной над этим смеются, но при этом без особой нужды особо ее все-таки не подкалывают. Навредить она сама не может, руки коротки, но зато может в нужный момент напеть что-то Чиненковой. А вот та, будучи непосредственно начальником отдела по работе с персоналом, жизнь способна испортить будь здоров как. Например, доколебаться до какой-нибудь ерунды, как пьяный до кочерги, и штрафануть тебя процентов на десять от зарплаты. Бывали уже такие прецеденты.

Я все это знал, но горечь утраты и чувство голода были сильнее инстинкта самосохранения.

– Плохо работаете, товарищ начальник, – обвинительно произнес я. – Развели, понимаешь… Продукты в холодильнике оставить нельзя, им сразу ноги приделывают. Раз вас поставили за персоналом бдить, так бдите.

– Разговорчивый ты какой стал, Смолин, – Романова сузила глаза. – Расслабился после того, как Севастьянов приболел? Ты особо не разгуливайся, он сейчас здоровье поправит маленько, и снова за тебя возьмется.

Вот вроде красивая девчонка – глаза голубые, губы пухлые, грудь наличествует. А никто за ней даже спьяну не ухлестывает, хоть она и дает понять на «корпоратах» то одному, то другому из ребят, что не против этого. И мне на двадцатилетии банка тоже глазки строила. Все-таки характер – он накладывает свой отпечаток на внешность человека. Ауру некую.

– Боюсь-боюсь, – буркнул я, закрывая дверь холодильника. – Прямо вот до дрожи в коленях.

Романова что-то хотела мне сказать, но не успела – зазвонил ее телефон. Она погрозила мне пальцем, поднесла аппарат к уху и вышла из помещения. Слышимость по мобильникам здесь была никакая, это знали все.

Не будь я зол как собака, скорее всего я бы не сделал то, что сделал. То есть – не достал бы пузырек и не бросил один кристалл на кусочек сыра. Сыр этот был вроде брынзы, белым, потому кристалл слился с его цветовой гаммой превосходно, в один миг.

Тут как раз вернулась и Романова.

– Гребаный подвал, – сообщила мне она, присаживаясь к столу и кладя на него свой «айфон». – Терпеть его не могу.

– Питайся в кабинете, – посоветовал ей я. – Так сказать – вам везде.

– Смолин, мне правда уже интересно стало, с чего ты так осмелел? – Романова подцепила вилкой тот самый кусочек сыра. – Раньше тише воды был, а тут прямо как прорвало тебя. Не просветишь меня? По-дружески, как коллега коллегу?

И она отправила еду в рот.

Вот интересно, мне когда заветное слово говорить надо? Когда пища в желудок упадет или раньше?

Романова жевала, с неподдельным интересом глядя на меня. Она мне сейчас напоминала работника НКВД из псевдоисторических телесериалов. В них эти бравые ребята тоже сначала добродушно говорили с будущими «врагами народа», кушали или курили папироску, а после добросовестно били их ногами и табуретами. Уж не знаю, сколько в этом правды, но выглядело все именно так.

Тем временем, моя собеседница наконец прожевала пищу и с отвращением посмотрела на то, что осталось в тарелке.

– Невкусно? – утвердительно произнес я.

– Гадость редкая, – подтвердила Романова. – Но надо. Мне диетолог это посоветовала. Я в августе на море собираюсь, надо в форму себя привести.

– Море – это хорошо, – мне оставалось только вздохнуть. – Пальмы, волны и фрукты. Завидую.

– А тебе это только и остается, Смолин, – злорадно сообщила мне Романова. – Отпуска летом тебе не видать, я уж позабочусь. Потому что нечего выпендриваться. Думай, с кем и о чем говоришь.

– Сингулярность, – негромко, но отчетливо произнес я.

Самое забавное, что я и впрямь сейчас был готов ее того… Этого самого. Чтобы ей потом тошно было хоть ненадолго, в аккурат до того момента, пока память не сотрется.

Романова икнула, глядя на меня. Ее зрачки, прямо как в кино, сначала сузились, а потом расшились, фокусируясь, как фотокамера в телефоне.

– Смолин, – грудным голосом, совершенно не похожим на ее обычный, проворковала она. – Сюда иди.

Вот в этот момент я и понял, какую неимоверную глупость я совершил. Эксперимент, эксперимент. А делать-то теперь чего? Не ставить же ее в самом деле враскорячку к стене? Шутить можно сколько угодно, а сделать это здесь и сейчас – даже не бред. Это по-другому называется. Кончились шутки, короче.

– Свет, ты чего? – спросил у нее я, сам не знаю, зачем. И так ведь понятно «чего».

Романова с силой дернула ворот своей синей блузки, пуговицы застучали по полу, и я увидел вполне себе симпатичный кружевной бюстгальтер фиолетового цвета.

– Сюда иди, – потребовала она и рывком поднялась со стула.

Лицо ее покраснело, она тяжело дышала, на лбу выступила испарина.

– Эк тебя забирает, – пробормотал я, отступая к двери.

Она сделала два шага и приперла меня к холодильнику. Ее холодная ладонь легла на мою щеку.

– Саша, – выдохнула она, обдав меня пряным соусным запахом. – Я давно этого хотела.

Мне в голову пришел нелепейший вопрос – хотела именно со мной или хотела вообще? В случае с Романовой второй ответ более правдоподобен.