Чужая земля

– Да не всех! – отмахнулся басистый парень. – Двоих: заместителя «губернского» и уездного из Торжца.

– Там народу-то похватали много, – заметил желтолицый человек в шляпе. – Из совнархоза больших чинов – пятеро, нэпманы разные, бандитов торжецких полста душ.

– Верно-верно, – подхватил «басистый». – Всех – под одну гребенку.

– Вот вам, сынки, и справедливая народная власть! – ехидно засмеялся старик. – Ворують, разбойничають пуще прежнего режиму. Совести-то как не было, так и нету. Оттого и беды все наши.

– Какая там совесть! – захохотал доселе молчавший краснорожий усач. – Денежки в руки поплыли, она и пропала, как пар из самовара. Жить-то сладко да припеваючи всем охота – и царю, и коммунякам.

– Но-но! – грозно оборвал его «басистый». – Ты коммунистов не трожь. Они – за народ, за рабочих.

– Ага, – продолжал смеяться усач. – Особенно те прокуроры! Да совнархозовские крысы в придачу. Ведь все партейные – как на подбор.

– Это не коммунисты, а твари продажные! – взмахнул рукой «басистый».

– Их еще неделю назад из партии вычистили – мне рассказывал сосед, член контрольной комиссии, – кивнул человек в шляпе.

– Слыхали? – подхватил «басистый».

– Как гром грянет – все креститься начинают, – вставил старик. – Морды-то на портретах еще вчерась по городу висели.

– Тоже мне, умник нашелся, – шикнул на него «басистый». – Разве мало у нас настоящих партийцев? Взять хотя б товарищей Луцкого или Черногорова. Каждому ведомо, что именно он, первый чекист губернии, вывел на чистую воду этих шкурников. Вот выметут мусор, и станет легче дышать.

– Коли уж такие большие чины проворовались, по низам – так и вовсе одно жулье, – посерьезнев, бросил усач. – Знамо дело: рыба тухнет с головы.

– А как же иначе? – развел руками старик. – Оно и прежде-то так бывало: стряпчий понюшку стащит, а генерал – целый воз…

Иван Иваныч допил чай, расплатился и вышел на улицу. Уже стемнело. Дождь кончился, воздух был свеж и насыщен влагой. Пахло потревоженной землей и чем-то тленным, очевидно, гниющей листвой. Мимо пронеслась пролетка. Часто перебирая копытами по отливающему синевой булыжнику, лошадь выдувала клубы пара. Иван Иваныч тоже выдохнул перед собой подогретое чаем облачко: «Ишь ты! Как бы в ночь мороз не ударил! Мало того, что хлеба не достает, так еще и картошку в буртах прихватит. Вот беда!» Он вспомнил о доме и жене, о том, как неплохо было бы натопить печь; что на грех засиделся в чайной и теперь придется идти в потемках по немощеному переулку, пробираясь по обочине вдоль забора. Утром, по пути на работу, он наблюдал, как застряла в грязи подвода и как возница согнал с нее «для облегчения» трех толстых баб. Телега немедленно двинулась вперед, а бабы осторожно шли за ней, подобрав подолы… «Вот ведь страна! – чертыхнулся в душе Иван Иваныч. – При царях неважно жили, и при коммунизме – не лучше. И когда порядок будет?»

* * *

«25 сентября. Последние десять дней все только и говорят о „процессе прокуроров». Где бы ни возникала спонтанная дискуссия (в трамвае ли, в мясной лавке или у нас в школе), характерно одно: никого не интересует сам предмет как таковой, словно преступления в советских государственных учреждениях – вещь само собой разумеющаяся. Небезразличных к судьбам страны и общества граждан больше волнует вопрос: как дальше жить, если разложение достигло даже прокуратуры и совнархоза? Еще вчера обыватель чувствовал себя под защитой государства, теперь же выясняется, что служители закона и руководители народного хозяйства губернии покровительствовали уголовным бандитам и стяжателям. Снова и снова звучит риторический вопрос: где правда? Куда смотрела партия? Товарищ Луцкий?

Строптивые интеллигенты и нэпманы злорадно шушукаются о кризисе власти, о том, что большевики „обуржуазились», выродились в обыкновенных вороватых бюрократов. Неделю назад Света Левенгауп со свойственной ей горячностью написала в „Губернских новостях»: „При всем уважении к РКП(б) и ее губернскому комитету можно смело констатировать, что лишь славные органы ОГПУ стоят на защите прав и свобод граждан, охраняют их от посягательств всякого рода преступников». Вот так и без того весомый авторитет этой „милой» организации растет и укрепляется. Категоричность Левенгауп вдруг натолкнула меня на вопрос: если кроме ОГПУ не остается чистых, не зараженных воровством и взятками государственных структур, что же тогда будет? Всевластие карательных органов? С их методами и мировоззрением? Кому-то из партийцев подобное может понравиться! Я подумала: что, если таким, как мой отец, доверить всю полноту власти? – И похолодела. Ох, он и разойдется! Кирилл Петрович, конечно, построит по-своему „справедливое» общество, вот только выйдет оно весьма своеобразного свойства.

Едва прошли аресты главных обвиняемых, отец стал безмерно счастлив. При любом удобном случае он не без самодовольства напоминает о неотвратимости возмездия за преступления против народа. „Давно надо было губернию хорошенько почистить, давно, – приговаривает он. – Это, дочка, не просто уголовное дело, это – капитальный ремонт!»