Чужаки

— Было время, когда меня хотели добровольцем на фронт записать, да я не дурак… В город улизнул. Барах лишком там вначале кое-каким торговал. А потом, когда деньжата завелись, в отряд пролез, в карательный. Три месяца выслуживался. А теперь вот кто я… Сам генерал со мной разговаривал. Направление мне такое дал, что я буду теперь в кулаке всех держать.

— А если безвинные? — спросила Дуня, снова наливая ему полон стакан самогона.

— Без вины? Невинный теперь только ангел, да и тот на небе. Да и возиться мне с этим некогда. Не с нами, — значит, бери его в шоры. Мне, главное, поместье отхватить, а там пускай разбираются. Я гимназию кончил. Сам верховный правитель спасибо мне скоро скажет. Вот, скажет, Илья так Илья. С такими, скажет, мы всех под дуло подведем… Я гимназии кончил…

Илюшка уронил голову на стол и тут же захрапел. Он не видел, как выскользнула в дверь Дуня, как потом вошли в избу вооруженные люди. Не сопротивлялся, когда его понесли в сени, а затем во двор. Он только не мог никак понять, почему вместо кровати его кладут в холодные сани…

Глава тридцатая

Перепуганный, протрезвевшийся Илюшка стоит перед Алексеем и его товарищами. Лица партизан сосредоточены, строги. Все они сосут козьи ножки, многие простуженно кашляют. Допрос ведет Алексей.

— Сколько времени вы командуете карательным отрядом? — спрашивает он Илюшку.

— Скоро месяц, ваше… ваше…

— Да не «ваше», — сверкнув глазами, поправляет Илюшку Редькин, — а гражданин начальник.

Илюшка тупо посмотрел на говорящего и снова повернул голову к командиру.

— Около месяца, господин… то есть, гражданин начальник.

— А сколько человек за это время вы убили и сколько подвергли телесному наказанию? — продолжает спрашивать Алексей.

Илюшка обливается холодным потом. Он напряженно смотрит в окно и не видит разлившегося там голубого лунного света, стеной стоящих деревьев, блестящей белизны снега. Вместо окна ему мерещится черная яма.

Не добившись ответа, Алексей переходит к главной цели допроса. Партизаны хотят знать доносчиков.

Теперь Илюшка заговорил.

— Так вот, значится, как мы это в волость заезжаем, — начал свой рассказ Илюшка, — то сразу к председателю управы. Потом вызываем туда попа и начальника милиции. Составляем все вместе список и тут же я ставлю значки. Крест — это значит расстрелять, два креста — повесить, кавычку с цифрой — это плетями или шомполами. То есть, нет, нет… Как это я сказал, — захныкал Илюшка, догадавшись, что проговорился. — Кресты — это не я, и кавычки тоже. Они говорят, кому крест, кому кавычку, а я только ставлю. У меня такой приказ, ставить кресты и кавычки там, где они скажут. А сам я никогда бы ни одного креста не поставил… У меня отец, вся родня — бедняки… Разве бы я… И в армию меня тоже силой загнали…

— Ну ладно, ладно, — стараясь сохранить хладнокровие, перебил Алексей Илюшку. — Вы лучше скажите, а сами вы списков не составляете? Дружинники без чужой указки людей не хватают?

— Что вы! Что вы! — застонал Илюшка. — Как можно самим, али списки? Боже сохрани… Только председатель и поп…

— Значит, ты не виноват? Тогда скажи, как нам с тобой быть? Расстрелять или шомполами? — устремив на карателя горящий взор, спросил Алексей.

— Боже! Боже! За что? — завопил Илюшка, повалившись на пол. — Пустите, век буду за вас бога молить. Граждане! Невиновный я, невиновный!..

На следующий день по соседним волостям на имя председателя, попа и начальника милиции партизаны послали письмо.

«Слышали мы, — писали партизаны, — что вы составляете для карателей списки на неугодных вам людей. Предупреждаем вас, если в вашей волости будет убит хотя бы один человек, добра не ждите. Мотаться вам тогда на голых осинах».

Письмо было подписано штабом партизанского отряда «Мститель».

Чтобы придать письму больше веса и показать, что с партизанами шутки плохи, Алексей в тот же день вернулся со своим отрядом в село, собрал народ и велел привести в помещение управы арестованных еще с вечера председателя, начальника так называемой милиции и дополнительно арестовать попа.

Здесь, на глазах у собравшегося народа, партизаны приступили к допросу арестованных. Первым допрашивали попа.

Высокий, сутулый, с заплывшим лицом, вначале то и дело размашисто крестился, закатывал глаза к потолку, вздыхал и, чтобы вызвать сочувствие селян, даже плакал.

На вопрос Алексея, сколько было убито и наказано карателями по его подсказке, поп с негодованием ответил:

— Не наводите, гражданин начальник, поклеп на служителя божьего храма. Господь бог и святая церковь знают, что я призван служить добру, правде и всевышнему богу нашему. Не мое дело заниматься богомерзкими делами.

— Почему же вы тогда требовали расстрела бывшему своему работнику Щербе? — спросил Алексей. — Вы знаете, что его вчера расстреляли?

— Нет, не знаю, — с заметным беспокойством ответил поп. — Мне сейчас не до мирских дел. Молитва господу за грехи других — вот что занимало меня все это время. Я священник, в моем сердце нет и не может быть зла к ближнему своему.