Чужаки

В среде рабочих все еще чувствовалась подавленность и усталость, но на допросах держались стойко. Отрицали все. На вопрос о комитете равнодушно отвечали: «Мы ничего не знаем, не слыхали»; «Такого на заводе, как видно, нет, спросите других; может, они лучше знают».

Полиции удалось выследить и арестовать немало подпольщиков, но члены комитета оставались неуловимыми. Усилилась полицейская слежка, увеличилось жалованье предателям, начались репрессии против заподозренных в сочувствии большевикам.

И вот собрание подпольного комитета назначено в сосновом лесу — у Гарольдова гроба. Так назывался выступавший из земли большой, похожий на гроб гранитный камень.

День был воскресный, ведренный. Солнце только поднималось над лесом, разгоняя ночную прохладу. Вдали глухо слышались гудки заводских паровозов.

Первым к камню подошел Нестер. На его подвижном лице играла веселая улыбка. Гладкие черные волосы его уже серебрились у висков, но гибкий стан казался юношески молодым, хотя Нестеру перевалило за тридцать.

С разных сторон к камню подошли еще четыре человека. Вскоре пришел и Захар Михайлович Ершов.

После обычных приветствий Нестер разостлал на камне скатерть и первым стал выкладывать содержимое своей котомки. То же сделали и остальные.

Когда все уселись, Ершов обратился к Мартынову:

— Нестер Петрович! Сколько у тебя в охране людей?

— Трое.

— А как с сигналами?

— О сигналах тоже договорились. У каждого свой.

— Хорошо, — согласился Ершов. — Тогда давайте приступим к делу. Кто первый? Ты, что ли, Виктор?

С камня поднялся широкоплечий, крепко скроенный, с молодым энергичным лицом и копной вьющихся русых волос Виктор Коваленко, рабочий-металлист, ныне заведующий рабочим клубом. Виктор вытащил из кармана небольшой блокнот и, перелистывая его, внимательно поглядывал на своего руководителя, вожака местных большевиков.

— Дела у нас, товарищи, — от волнения несколько торопливо и громче, чем было нужно, начал Коваленко, — идут, прямо можно сказать, неважно. В клубе сейчас такие разговоры можно услышать, что диву даешься. От соглашателей, от меньшевиков разных и эсеров никакого прохода не стало. Они, видите ли, всю нашу революционную работу считают, ни больше ни меньше, как ошибкой и вредной затеей «Нам, говорят, не драться с предпринимателями нужно, а искать с ними общий язык, чтобы и им и нам хорошо было, а горлопанам, которые ссорят нас с властями, надо затыкать глотку. Мы, кричат, на собственной шкуре убедились, что дала революция. Хватит. Побаловались. Мир лучше, чем война».

— Ну, это как сказать, — радуясь, что Виктор правильно оценивает обстановку, заметил Ершов. — Смотря какой мир и какая война. Ленин, например, к разным войнам подходит по-разному. Ну а как народ? Как рабочие на это смотрят? — спросил Ершов.

— Да как вам сказать, Захар Михайлович, по-разному: одни соглашаются, другие вроде нет, а некоторые молчат.

Коваленко еще больше нахмурился.

— Вы понимаете, товарищи, — снова продолжал он с тяжелым вздохом, — у меня сердце кипит, а я должен эту шваль слушать.

— И не только слушать, а еще и молчать.

— Вот именно, — встрепенулся Коваленко. — Просто невтерпеж. А может быть, Захар Михайлович, бросить бы все это к черту да ударить напрямик?

— Нет, Виктор Тихонович, — мягко, но внушительно отклонил предложение Виктора Ершов, — этого делать сейчас еще нельзя. Не всегда прямо ближе, чем в объезд. Представь себе, что мы везем сейчас тяжелый воз, а впереди виден плохой участок дороги, разве не ясно, что нам выгоднее этот участок объехать стороной. Даже если для этого потребуется вернуться несколько назад. Главное ведь состоит в том, чтобы воз на место был доставлен.

— А я Тебе что говорил? — вмешался в разговор Нестер. — Одно другому разве мешает? В клубе мы ведь тоже не сидим сложа руки.

— Да, это так, — согласился Виктор Ершов обвел взглядом присутствующих товарищей. Его обветренное лицо было спокойно, как всегда; выражение настойчивости и деловитости успокаивающе действовало на окружающих.

— Если нет других предложений, — сказал он после некоторого молчания, — тогда на этом давайте и порешим. Нужно послать в клуб еще несколько товарищей. Пусть постепенно разоблачают предателей. Рабочие разберутся, поймут, что хорошо, а что плохо.

— Правильно, — коротко, но энергично поддержал предложение Ершова до сих пор молчавший Саша Кауров. — Разъяснять надо. Рабочие поймут…

Разгладив курчавую, огненного цвета бороду, слово взял Данило Маркин. Почерневшие мозолистые руки кузнеца грузом легли на колени. В напористом, веселом взгляде его карих глаз, в широкой приземистой фигуре, в каждом движении чувствовались уверенность и сила. Товарищи хорошо знали Данилу. Комитет давал ему самые ответственные поручения, и он выполнял их умело, энергично, никогда не жалуясь на трудности.

— Нам надо бы обсудить вопрос о новом управляющем, — сметая с колен хлебные крошки, медленно сказал Данило. — Англичанина, как видно, черт принес сюда неспроста.