Чужаки

— Меня зовут Александр, Саня по-нашему, Александр Семенович Самохин официально и Алекс по-вашему, — ровным, лишенным эмоций голосом ответил рыжий. Существует, наверное, такой нервный предел, перейдя через который, человек становится равнодушным ко всему. — Мне тридцать три года, русский, до недавнего времени я жил в России, в городе Петербурге, занимался журналистикой, пил, общался с друзьями, и было все это в начале двадцать первого века от Рождества Христова.

— Час от часу не легче, — простонал Сайлас. — Китаец хоть драться умеет. А от тебя какая польза?! Мало того что из каких-то глухих времен, да еще и писака бессмысленный!

— Слушай, ты, наглая морда, — неожиданно взорвался рыжий. — Ты язык попридержи, а то я не посмотрю, что связанный, доползу и глотку перегрызу! У меня такое похмелье, что я крови твоей напьюсь!

Обессилев от вспышки, он затих, а Сайлас только удивленно покачал головой в темноте.

— Ладно, давайте постараемся отдохнуть перед завтрашним, — примирительно сказал он. — Тай, теперь спать. Выполняй, — добавил сиятельный лорд специально для китайца.

В камере стало тихо. Неизвестно, чем занял свой досуг рыжий, но китаец скоро засопел, повинуясь приказу, и Сайлас, неожиданно для себя самого, тоже уснул. И увидел сон.

Ему снилась мать, которую он не видел с тех самых пор, когда его, трехлетнего, забрали с женской половины, и никогда не вспоминал. Кто-то говорил ему как-то, что она умерла, но он не придал этому известию никакого значения. А теперь, во сне, она смотрела на него и то ли с жалостью, то ли с укоризной качала головой. Он проснулся, когда по его груди что-то пробежало, судя по всему, обещанная крыса.

В камере по-прежнему было темно, хотя бы потому, что там не было ни одного окна. Сайлас пытался определить, сколько времени он проспал и ночь сейчас или день, но не определил.

Ой, да не вечер, да не вечер,

Мне малым-мало спалось,Мне малым-мало спалось…

— донеслось из темноты на незнакомом Сайласу языке. Пел рыжий. Сайлас некоторое время прислушивался к тоскливому мотиву, чувствуя, как в глубине души нарастает отчаяние.

— Заткнись! — неожиданно для самого себя крикнул он, но рыжий не послушался, а продолжал тянуть свою напевную, тягучую песню. Она выбралась из камеры, легкой тенью скользнула по лестницам и эхом осталась в многочисленных комнатах и залах замка.

Владелец замка, который предпочитал, чтобы его называли почему-то владетельным князем Хьюго I, изволил трапезничать в своих личных апартаментах. Княжеский кравчий, который маялся от скуки в соседнем коридоре, периодически прокрадывался к дверям, прикладывал ухо или горящий от любопытства глаз к замочной скважине и, приплясывая от нетерпения, пытался уловить хоть крупицу информации о том, что происходило за запертой дверью. Но, к великому его сожалению, он мог слышать только обрывки из разговора.

— То, что вы предлагаете, — настоящее безумие, — вышагивая из угла в угол, говорил князь. — Мы потеряем все!

Кто-то невидимый что-то отвечал ему.

— Но вы же сами говорили… — опять вступал хозяин замка.

Бедный кравчий ничего полезного для себя из этих фраз извлечь не мог. Только под конец он понял, что спорящие за дверью пришли к согласию, поскольку его хозяин и господин отлетел к самой двери, судя по всему, от страшного удара и на несколько минут там затих. Придя в себя, князь смиренно, с трудом сдерживая ярость, сказал:

— Простите меня, я только высказал свое мнение. Конечно, вы абсолютно правы.

Дверь распахнулась, и кравчий едва успел отскочить в сторону и принять самый скучающий и отстраненный вид. Хьюго I выскочил в коридор и с грохотом захлопнул за собой дверь.

Тягучая мелодия все еще звучала в камере, Сайлас уже не протестовал, песня захватила его и ввергла в столь не свойственную бравому лорду пучину тоски. Он закрывал глаза и еще раз прокручивал перед мысленным взором все детали своего грандиозного плана, замешанного на интригах, крови и войне, который должен был завершиться ослепительным триумфом. Каждый раз эти видения заканчивались ухмыляющейся рожей дюжего палача. Болели раны. Когда Сайлас в очередной раз со стоном открыл глаза, он неожиданно заметил узенькую полоску света, которая наискосок прочертила грязный, каменный пол камеры.

Не поверив своим глазам, он зажмурился, но когда снова открыл глаза, полоска была на месте и падала слева от чуть-чуть приоткрытой двери. Тоска немедленно уступила место бешеной энергии, которая была более присуща лорду Бонсайту. Он перевернулся на живот и, не обращая внимания на грязь, изо всех сил пополз по направлению к двери. Вскоре он разглядел почти бесшумно ползущего рядом Чао Тая. Неожиданно сзади послышался голос рыжего:

— Не дурите, сначала нужно попробовать освободиться от веревок. Не поползете же вы, извиваясь, как червяки, по всему этому средневековому бреду.

— А ты прав, как там тебя? Алекс? — немного остыл Сайлас. — Тай, развязать! Выполняй!