Чужестранка

Приглядевшись к поведению едоков за другими столами, я убедилась, что в тех случаях, когда ложка неудобна для еды, они орудуют кинжалами, чтобы отделить кости или разрезать мясо, благо кинжалы у них всегда под рукой. У меня кинжала не было, и я решила все-таки попробовать подцепить селедку ложкой, но встретила строгий осуждающий взгляд темно-голубых глаз юного Хэмиша.

— Вы еще не прочитали благодарственную молитву, — сурово произнес он и нахмурился.

Он явно счел меня лишенной совести язычницей — если не совсем отъявленной грешницей.

— Может быть, вы сделаете это вместо меня? — решилась я попросить его.

Голубые глаза широко раскрылись в изумлении, но после недолгого размышления мальчик кивнул и сложил руки, как полагается в этом случае. Он окинул взглядом стол, убедился, что ему внемлют с должным пониманием и уважением, и, наклонив голову, произнес:

У которых есть что есть, те подчас не могут есть,А другие могут есть, да сидят без хлеба.

А у нас здесь есть что есть, да вдобавок есть чем есть,Значит, нам благодарить остается небо!.. Аминь.[11]

Подняв глаза над своими молитвенно сложенными руками, я встретилась взглядом с Колумом и улыбкой дала ему понять, что оценила самообладание его отпрыска. Он подавил собственную улыбку и с серьезным лицом кивком поблагодарил сына, промолвив:

— Хорошо сказано, мальчик. Передай, пожалуйста, хлеб.

Разговоры за столом в основном ограничивались просьбами передать то или другое блюдо, ибо каждый пришел для того, чтобы как следует поесть. У меня аппетит отсутствовал, частью по причине ошеломляющих обстоятельств, а частью потому, что селедки мне не хотелось. Но баранина была недурна, а хлеб — свежий, хрустящий — просто восхитителен, причем его можно было есть со свежим несоленым маслом.

— Надеюсь, мистер Мактевиш чувствует себя лучше, — вставила я свое слово во время краткого перерыва в еде. — Я что-то не видела его здесь.

— Мактевиш?

Тонкие брови Летиции взлетели вверх над округлившимися голубыми глазами.

Я скорее почувствовала, нежели увидела, как Дугал поднял голову.

— Молодой Джейми, — бросил он отрывисто и снова вернулся к бараньей кости, которую держал в руках.

— Джейми? С ним что-то случилось?

На круглощеком лице Летиции появилось беспокойное выражение.

— Всего-навсего царапина, дорогая моя, — успокоил ее Колум и обратился к брату: — Но где же он, Дугал?

Мне показалось, что в темных глазах мелькнуло подозрение. Дугал пожал плечами, не поднимая глаз от своей тарелки.

— Я его послал в конюшню помочь старику Алеку управиться с лошадьми. Кажется, это его любимое место, так что все в порядке.

Теперь Дугал поднял наконец голову и посмотрел брату в глаза.

— Может быть, у тебя были насчет него другие намерения?

На лице у Колума явно отразилось какое-то сомнение.

— В конюшню? Да, понятно, ты ему так доверяешь?

Дугал тщательно вытер рукой губы и потянулся за куском хлеба.

— Решай сам, Колум, если ты не согласен с моим распоряжением, — сказал он.

Губы Колума крепко сжались на мгновение, но он ответил:

— Да нет, я думаю, он там вполне справится.

И вернулся к трапезе.

У меня были некоторые сомнения насчет того, является ли конюшня подходящим местопребыванием для человека с огнестрельным ранением, однако я сочла неуместным высказывать их в этом обществе. Про себя я решила наутро отыскать молодого человека и расспросить его, чтобы удостовериться, что с ним все в порядке.

От пудинга я отказалась и принесла извинения, ссылаясь на усталость, что отнюдь не было притворством. Я была так измотана, что почти не обратила внимания на слова Колума:

— Спокойной вам ночи, миссис Бошан, завтра утром я попрошу кого-нибудь привести вас на прием.

Одна из служанок, заметив, как я ощупью пробираюсь по коридору, сжалилась надо мной и проводила со свечой до самой моей комнаты. Этой свечой она зажгла одну из тех, что стояли у меня на столе, и мягкий свет замерцал на каменных стенах, отчего мне на мгновение почудилось, что я в склепе. Едва служанка ушла, я отодвинула с окна вышитую занавеску, и неприятное ощущение исчезло, словно улетело с дуновением свежего воздуха, ворвавшимся в комнату. Я попыталась обдумать происшедшее, но разум отказывался воспринимать что бы то ни было — так мне хотелось спать. Я юркнула под плед, загасила свечу и заснула, глядя на медленно восходящую луну.

Наутро меня снова разбудила солидная миссис Фицгиббонс, которая принесла с собой полный набор косметики для знатной шотландской леди. Свинцовые гребенки — чтобы сделать более темными брови и ресницы, горшочки с порошком фиалкового корня и рисовой пудрой, какую-то палочку — я догадалась, что это краска для век, хоть никогда таких предметов не видела раньше, и, наконец, маленькую фарфоровую чашечку французских румян, на которой были изображены позолоченные лебеди.