Чужеземец

Некоторые дела рассматривались по-английски, но в основном вся процедура проходила на гаэльском. Только я решила, что один из жалобщиков, весьма потрепанный типчик с кошелем из козлиной кожи, прикрепленном к поясу, обвиняет своего соседа ни много ни мало, как в убийстве, поджоге и похищении жены, как Каллум вскинул брови и быстро произнес что-то по-гаэльски. Оба, и жалобщик, и обвиняемый, ухватились за бока и расхохотались. Вытирая выступившие от смеха слезы, жалобщик кивнул и протянул своему обидчику руку, а писец деловито записывал. Его перо скрипело, как будто рядом царапалась мышь.

Я в повестке дня оказалась пятой. Надо полагать, это было хорошо продумано, чтобы продемонстрировать собравшимся важность моего пребывания в замке.

Во время разбора моего дела говорили по-английски.

— Мистрисс Бичем, будьте любезны, выйдите вперед! — провозгласил писец.

Мясистая рука мистрисс Фитцгиббонс совершенно напрасно подтолкнула меня, я, споткнувшись, вывалилась на пустой пятачок перед Каллумом и присела в весьма неуклюжем реверансе, как это делали другие женщины. Выданные мне башмаки не различались на правый и левый, что очень затрудняло грациозные движения. Каллум оказал мне честь, встав со своего кресла, и в толпе раздались оживленные шепотки. Он протянул мне руку, и я с радостью уцепилась за нее, чтобы не рухнуть носом вниз.

Поднявшись из реверанса и мысленно проклиная башмаки, я уткнулась носом прямо в грудь Дугала.

Очевидно, раз именно он захватил меня, ему и следовало подать официальное заявление о моем приеме в замок — или пленении, все зависит от того, как на это посмотреть. Я с интересом ждала, как братья решили все преподнести.

— Сэр, — начал Дугал, кланяясь Каллуму, — мы молим о вашем снисхождении и милости относительно леди, которая нуждается в помощи и надежном убежище. Мистрисс Клэр Бичем, английская леди из Оксфорда, подверглась нападению разбойников с большой дороги, ее слугу вероломно убили, а она бежала в лес, где я со своими людьми нашел ее и спас. Мы молим, чтобы леди предоставили в замке Леох убежище до тех пор, — тут он замолчал, и его губы искривились в циничной усмешке, — пока о ее местопребывании не будут извещены ее английские

родственники и не будет обеспечена должная возможность ее дальнейшего путешествия.

Я не пропустила того, как он подчеркнул слово английские, и — тут я нисколько не сомневалась — не пропустил этого ни один из присутствующих. Значит, меня будут терпеть, но по-прежнему подозревать. Скажи он «французские», и ко мне относились бы, как к другу или как к нейтральной личности. Похоже, убраться из замка будет труднее, чем я надеялась.

Каллум изящно поклонился мне и заверил в безграничном гостеприимстве у своего смиренного очага. Я снова сделала реверанс, на этот раз немного успешнее, и вернулась обратно в толпу, сопровождаемая любопытными, но более или менее дружелюбными взглядами.

До этого момента все происходящее интересовало преимущественно тех, кого затрагивало. Зрители тихонько беседовали, поджидая своей очереди. Мое появление было встречено бормотанием, обменом мнениями и, как мне показалось, одобрением.

Но теперь все в зале возбужденно зашевелились. На пятачок выступил дородный мужчина, тащивший за руку молоденькую девушку лет шестнадцати с хорошеньким личиком, надутыми губами, с желтыми волосами, перевязанными сзади синей лентой. Она споткнулась и оказалась на пятачке одна, а мужчина встал у нее за спиной и разразился потоком гаэльских слов, размахивая руками и время от времени тыча в нее пальцем, то ли поясняя что-то, то ли обвиняя. Пока он говорил, в толпе опять побежали шепотки.

Мистрисс Фитцгиббонс, сидевшая на стуле, с интересом вытянула шею. Я наклонилась и шепнула ей на ухо:

— Что она натворила?

Объемная дама ответила, почти не шевеля губами и не отрывая взгляда от происходящего.

— Отец обвиняет ее в распутном поведении и в неподобающих отношениях с мужчинами против его воли, — пробормотала она, снова удобно умащиваясь на стуле. — Отец хочет, чтобы Маккензи наказал ее за неповиновение.

— Наказал? Как? — прошипела я как можно тише.

— Шшш.

Все внимание в центре сосредоточилось на Каллуме, рассматривающем девушку и ее отца. Переводя взгляд с одного на другую, он что-то произнес, нахмурился, сильно стукнул костяшками пальцев по подлокотнику кресла, и толпа вздрогнула.

— Он принял решение, — прошептала мистрисс Фитцгиббонс, хотя в этом не было необходимости. Что именно он решил, я тоже поняла, потому что гигант пошевелился в первый раз за все время, вытащил кожаный ремень и небрежно начал похлопывать им. Два охранника схватили перепуганную девушку под руки и повернули ее спиной к Каллуму и отцу. Она заплакала, но не стала ни о чем просить. Толпа смотрела с тем напряженным возбуждением, с каким обычно смотрят на публичные казни и дорожные аварии. Внезапно из дальних рядов раздался голос, говорящий по-гаэльски, перекрыв шум толпы.