Чужие пространства

– Ну, если хотите. У нас смерть не считается чем-то ужасным, как привыкли думать вы, европейцы. Это всего лишь переход между двумя разными мирами. Смерть, жизнь, – переводчик достал из кармана серебряную монетку, подкинул ее и ловко поймал, – всего лишь две стороны одного и того же, как стороны этой монеты.

– Это я понимаю, могу понять, но праздновать Смерть…

– Поминовение умерших отмечается всеми народами. У нас этот ритуал приобретает особое значение. Он всегда заканчивается карнавалом, дети объедаются сладостями. Живые радуются тому, что они еще живут, а мертвые – тому, что они уже умерли.

«Странная философия», – подумал Степан.

Караван давно покинул пределы города, пейзаж постепенно стал изменяться, становясь все более безжизненным. Морские влажные ветры, запутавшись в вершинах плоских прибрежных возвышенностей, сюда уже не долетали, и характер растительности резко изменился: исчезли лиственные кустарники, среди проплешин песка появились первые кактусы.

Измученный непрерывной жарой, Степан то и дело вспоминал повозку, везущую карнавальный образ Смерти. Здесь, в пустыне, он уже не казался ему декорацией. Среди холмов довольно часто встречались кости погибших животных, – казалось, самый воздух пропитался отвратительным сладковатым запахом гниения.

До самого вечера Степан так и не смог отделаться от неприятного воспоминания. Маска хохочущей Смерти стояла у него перед глазами весь день.

Раскаленное красноватое солнце наконец приблизилось к горизонту, караван остановился на ночлег. Рабочие стали разбивать лагерь, натягивать палатки, разносить пищу усталым животным. Экспедиции предстояло еще целую неделю двигаться вглубь пустыни, и лишь тогда они приблизятся к раскопу ацтекского города.

В этот вечер Степан впервые пожалел о том, что расстался с домом. Чужая страна казалась ему теперь слишком жестокой, а трудности пути, поджидавшие их впереди, почти непреодолимыми. Проклиная собственную глупость, жару и песок, он стал натягивать палатку. А тут еще солоноватая вода в его фляге кончилась, и пришлось идти за новой в самый центр лагеря. У больших складских палаток, где стояла бочка с питьевой водой, он наткнулся на Сугробова.

– Я как раз собирался тебя искать. Завтра утром постарайся не уезжать с первым караваном. Я что-нибудь придумаю, скажу, что ты должен помочь мне в погрузке.

– Это еще зачем? – не слишком приветливо осведомился Степан.

– Откуда я знаю зачем. Так велено.

– Кем велено?

– А ты не знаешь? – Сугробов мрачно усмехнулся и отошел, не желая продолжать разговор.

Надежды Степана, что его хотя бы здесь оставят в покое, не оправдались. Скорее всего, именно теперь ему предстояло рассчитаться по одному из тайных пунктов договора. По крайней мере, с ожиданием и неопределенностью будет покончено. Наступила пора действовать.

Ночь, которую он почувствовал в день приезда как бы за чертой города, теперь настигла его. Она была рядом, вокруг, стояла между кустов опунций, протянувших к нему из темноты свои усыпанные колючками ладони. Степан глотнул из только что наполненной фляги горькую, как хина, воду. Впервые он задумался о тех, кто подсунул ему договор, а теперь пытался управлять его жизнью из-за угла. Может быть, стоило рассказать обо всем руководителю экспедиции?

Вряд ли кто-нибудь отнесется к этому серьезно. А Сугробов попросту откажется от своих слов.

Ночь в этой стране набрасывалась из-за угла неожиданно, сразу, как враждебное существо. Только что вокруг царили литые синие сумерки – и вот уже вместо них сплошная тьма. Даже свою белую палатку Степан отыскал с трудом.

Цветы кактусов, ждавшие этой минуты весь долгий, переполненный жарой день, теперь развернули в темноте свои лепестки, и в палатку Степана поплыл одурманивающий аромат.

Степан задернул полог палатки, хотя он казался не слишком надежной защитой от притаившейся у дороги ночи. Однако, застегнув его, он почувствовал себя несколько увереннее. Степан заснул сразу, едва голова коснулась подушки, и тут же, во всяком случае так ему показалось, проснулся.

За палаткой стояла все та же душная летаргическая ночь, заполненная запахами неведомых растений, странными звуками, песнями ночных насекомых.

Полог палатки был теперь отдернут, а белая фигура, укутанная в саван, стояла у входа в палатку.

Степан крикнул и не услышал ни звука. Посторонние звуки были не властны проникнуть в эту ночь.

– Не бойся, – тихо, почти ласково, попросил скелет, – меня не надо бояться.

– Я не боюсь, – прошептал Степан, – я просто ничего не понимаю.

– Конечно. Конечно, ты не понимаешь. Но это не страшно. Понимание придет позже. – Скелет присел на обломок камня, валявшийся возле палатки, снял череп и превратился в очень старого, иссушенного временем человека. Отсветы луны терялись в глубоких морщинах его лица. Годы выбелили волосы. Старое пончо, обесцвеченное все тем же неукротимым временем и показавшееся Степану саваном, мешковато свисало с худых плеч старца. А может, это все же был саван?