Чужое лицо

– Вот хороший летний костюм. Не думайте, не с чужого плеча, еще с этикеткой, видите?

Я ничего не вижу, я стою болван болваном. Ну хоть что-то же мне надо делать, говорить… Все тело – сплошной панцирь.

– Сбрасывайте-ка с себя тряпки. Ну же!

Ее рука ложится на мою грудь, легонько теребит застежку-молнию. Я накрываю эту руку своей ладонью и теперь отчетливо чувствую, как грохочет сердце. Вика уже не улыбается.

– Ну, – говорит она и понемногу отступает, так, чтобы не вырвать пальчики из-под моей ладони. – Ну!

Не отпуская меня, ложится на кровать, трогает губами щеку, подбородок.

– Тебе не больно?

Качаю головой.

Золотые волосы уже не шлем, они рассыпались нитями по белой подушке.

– У тебя сердце сейчас выскочит, – говорит она, и руки ее ложатся за мои плечи. – Ты успокойся, успокойся, успокойся!..

Нет, надо было все же выскочить из ее авто, пусть даже и на полном ходу. Все равно было бы лучше! Я закусываю больные губы, рывком приподнимаюсь, сажусь и прячу лицо в ладони. Сейчас Вика рассмеется, и я уйду. Но она не смеется.

– Костя, почему тебе плохо со мной? Ты не хочешь меня, да?

И меня прорывает. Страхи, что копились, что таились внутри, выплескиваются сейчас в словах:

– У меня комплекс, Вика. Я никогда не был с женщинами. Так получилось: я был уверен, что противен им, и…

– Ты? Ты противен? И никогда не был?.. Ну и глупыш! Ты глупыш, понял? – Вот теперь она смеется, но совсем не обидно. – А я-то думаю, чего ты как статуя ледяная. Иди в ванную и лезь под горячий душ, оттаивай. А я на кухне ужин соображу. Иди и ни о чем не думай, глупыш!

Я стою под теплыми струями и оттаиваю. Действительно, что теперь, вешаться, что ли? Уже хорошо то, что признался Вике. Словно груз какой с себя свалил. И хорошо, что она все поняла. Интересно, а это можно вылечить? Может, есть таблетки или ампулы? У меня же все нормально, только страх надо как-то заглушить…

– Глупыш, я тебе принесла халат, полотенце. И еще знаешь, что принесла? Мы перешли на «ты», а на брудершафт так и не выпили, хоть и договаривались. Ну-ка, подвинься.

Она держит на подносе две янтарные рюмочки. Обнаженная женщина с искрящимися капельками воды на коже. Становится рядом, груди ее упираются мне в грудь.

– Держи… Заводим руки… Пьем…

Я перестаю соображать. Я целую ее, подхватываю на руки, совершенно не ощущая веса, несу в спальню и уже не вижу ничего, кроме ее огромных зеленых глаз, и не слышу ничего, кроме ее глубоких прерывистых стонов, от которых еще больше пьянею и еще меньше понимаю, что это случилось со мной…

Ночью на нас напал жор. Уже на кухне, за столом, мы сообразили, что ничего не ели с утра, после завтрака в больнице. Вика нарезала ветчину, сварила кофе, я наполнил коньяком рюмки. Выпили, поцеловались.

– Гусар, – прошептала Вика. – Как же ты меня заводишь…

Утром, так ни минуты и не поспав, она ушла по делам. На мой вопрос, по каким именно, ответила:

– О, еще успею рассказать. Приду после обеда… Ты же не сбежишь к этому времени? Примерь пока костюм, газеты полистай – вон какой ворох их накопился.

Сбегать от нее я не собирался.

Костюм сидел как влитой. Был он полуспортивного кроя, и кроссовки не портили общий вид. Я, как девица, полчаса крутился перед зеркалом: наверное, потому что так долго избегал зеркал. Стального цвета пиджак, в тон ему рубашка, еще не покинувшие лицо пятна… Нет, пятна со всем остальным не очень гармонируют. Надо скрыть очками хотя бы те, что под глазами. Придет Вика – я пробегусь по магазинам, куплю цветов, фруктов, а заодно и очки.

Как Вика вытащила из почтового ящика стопку газет, так они нетронутыми и лежали. Обычно я прочитываю их до последней строчки. Сейчас – лень. Основные новости известны из телевизора, разве что хронику происшествий просмотреть. Разбился я во вторник, газеты за вторник смотрел. За среду тут есть?

Заметка «Возите бомбы велосипедами» стояла первой в подборке:

«Редкие прохожие стали свидетелями того, как во вторник вечером на Третьей Сигнальной улице раздался мощный взрыв. Вот что сообщили они сотрудникам правоохранительных органов, прибывшим к месту происшествия.