Чужое лицо

Она пробовала пить, пробовала закрутить себя каким-нибудь новым романом – пустой номер, не было внутреннего полета, настроя, легкости. Юрышев! Именно сейчас, в этой беде ей нужен был только такой мужчина, как он, – спокойный, уверенный в себе, сильный, способный прикрыть от любой невзгоды. Но нет таких, а если и есть, то давно расхватаны другими бабами, и не оторвешь, не отобьешь, как нельзя было отбить от нее самого Юрышева все семнадцать лет их супружеской жизни. А ведь покушались – она это хорошо знала. Когда отец сказал ей, что Юрышев спьяну спрыгнул с поезда, разбился и потерял память – робкая надежда шевельнулась в ней: а вдруг он забыл и тот день – 28 июня. Она бросилась к врачам-психиатрам. Осторожно, исподволь выясняла у них – может ли к нему вернуться память вообще и как долго могут быть провалы в памяти на какие-то конкретные вещи, события, потрясения. Оказалось, что все эти ученые спецы, корчащие из себя светил медицины, ничего толком не знают, ничего гарантировать не могут; кроме того, что при ретроградной амнезии возвращение памяти не регулируется, а происходит само по себе в течение недель, месяцев или даже лет или не происходит вообще. Это и давало ей надежду, и тут же отнимало ее. Иногда ей казалось, что стоит Юрышеву увидеть ее, и он тут же все вспомнит – сына, тот роковой летний день и ее признание, которое она написала тогда сама, своей рукой под дулом его пистолета. И она оттягивала момент этой встречи с Юрышевым, она обрадовалась, когда отец сказал, что ей не нужно навещать Юрышева в госпитале. Но вот пришел этот день – Юрышев выходит сегодня из госпиталя, в 12.00 какое-то заседание в Морском институте, а потом…

«В конце концов, я буду ухаживать за ним, как нянька, как мать, как кто угодно, – лишь бы простил, забыл, не вспоминал, лишь бы вернулась хоть часть прошлой жизни и исчезла эта пустота, – думала и молилась про себя в то утро Галина с истовостью раскаявшейся грешницы. – А то, что он болен, с поломанной рукой, с провалами в памяти – это даже хорошо, это Бог меня простил и дает мне шанс. Но Господи, как мне встретить его? Как посмотреть ему в глаза? Как остаться с ним наедине, когда между нами – это?»

И вдруг новая мысль буквально выбросила ее из постели. Ее показания. Те две странички! На одной – записка сына, на другой – ее признания. Ведь они лежат где-то дома, на их прежней квартире, и если он ничего не вспомнит в первый момент их встречи, то, придя домой…

Наспех одевшись, позабыв, что на 9.00 у нее забронировано время у самой модной московской парикмахерши Розы в «Чародейке» на проспекте Калинина, Галина осторожно, чтоб не разбудить спящего чутким старческим сном отца, выскользнула из квартиры. Дубленка внаброску, шапка под мышкой – пробежав по свежему ночному снегу, она нервно завела свою засыпанную снегом «Ладу», варежкой наспех отряхнула снег с лобового стекла и, даже не дождавшись, когда прогреется двигатель, по пустым и темным улицам погнала машину на Ленинский проспект, в свою бывшую квартиру.

Там, с перебоями в сердце, она вставила ключ в замочную скважину и, словно боясь чего-то, вошла в квартиру, включила свет. Она сама не знала, чего она опасалась здесь – встретить другую женщину или найти следы других женщин, и, только когда вошла в квартиру и включила свет, поняла – портрет сына. Большой, увеличенный с маленькой детской карточки, портрет сына висел в гостиной – Вите было тогда четыре года, улыбающийся малыш в матросской бескозырке смотрел на нее строгими отцовскими глазами. Она даже не подошла к портрету, она замерла посреди комнаты, а потом медленно опустилась на колени и шептала только:

– Витенька, прости… Прости…

Как все новообращенные верующие, она готова была молиться и плакать чрезмерно.

Но спустя несколько минут она встала, сняла со стены портрет сына и спрятала его в своей спальне, в нижнем ящике комода, под бельем. Потом сунула в свою сумку семейный альбом и вытащила из письменного стола Юрышева все ящики. Но ни в ящиках, ни в чемоданах, которые лежали в кладовке, ни среди книг в книжном шкафу – нигде не было тех двух страничек из простой ученической Витиной тетради… Резко, вспугивающе прозвучал телефонный звонок. Колеблясь – брать или не брать трубку – она подошла к телефону. Кто может звонить Юрышеву в такую рань? Решившись, она все-таки сняла телефонную трубку.

– Алло…

– Это ты? – прозвучал голос отца. – Убираешь там?

– Да…

– Ну и хорошо. Умница… – Впервые за эти месяцы она услышала в голосе отца теплые нотки. – Не уходи – я пришлю с шофером продукты, а потом поедешь с ним в автомагазин, получишь новую «Волгу», я уже все оплатил. И к пяти часам приедешь на ней в Генштаб.

– «Волгу»?! – изумилась она.

– Ну да. Генералу Юрышеву негоже ездить на какой-то задрипанной «Ладе». Только не говори ему, что это от меня. Он ведь не помнит – была у него машина или нет. Интересно, что он скажет?

– Папа, ты… ты золото!…

Но он уже повесил трубку.

А она снова всплакнула – неужели, неужели возвращается человеческая жизнь?

17