Чужое счастье

Это была самая тяжелая часть работы Марка: оставлять свои суждения за дверью; даже если его душили злость и отвращение, он должен был найти в себе силы остаться беспристрастным. Нельзя излечить, упрекая, он знал это; помочь может только открытое, честное обсуждение, позволявшее высказаться каждому человеку. Прощение не всегда оказывалось конечным результатом; некоторые обиды оказывались слишком глубокими и болезненными, чтобы их можно было простить. Но в данном случае Гордон мог простить если не своего брата, то хотя бы себя, и суметь жить дальше.

Мысли Марка снова вернулись к Анне. Он знал, что ему будет тяжело, но не думал, что боль не уменьшится со временем. Он постоянно думал об Анне, писал ей письма, которые затем комкал и выбрасывал в мусорную корзину, набирал сообщения по электронной почте, которые удалял, не отправляя, и каждый раз, когда он звонил, по меньшей мере дюжину раз вешал трубку, прежде чем набрать ее номер.

И какова во всем этом была роль Фейс? Не стала ли она для него потерянной надеждой, мертвой любовью? Марк начал полагать, что, думая о том, будто его жена когда-нибудь выздоровеет, он принимал желаемое за действительное. Но как врач Марк знал, что появился некоторый прогресс, если не ежедневный, то происходивший со скоростью, которая считалась космической в области психиатрии, не так давно полагавшейся на электрошок и инсулиновую терапию, с лоботомией в качестве последнего средства спасения. Марк видел такие чудеса. Например, та женщина из группы, которая буквально на прошлой неделе сама говорила о себе как о выздоравливающем шизофренике. Она откровенно и разумно рассказывала о борьбе со своей болезнью. И она даже не была здесь пациенткой; она приехала ради сына. Так что действительно существовала вероятность того, что в не слишком далеком будущем Марк посмотрит на противоположную сторону обеденного стола и увидит, что женщина, на которой он женился, улыбается ему в ответ. Если бы он в это не верил, ничто не могло бы сдержать его — он отправился бы прямо к Анне.

Приглушенным голосом, запинаясь, Гордон прочитал вслух свой список противоречий.

— В тот день, когда ты обвинил меня во лжи, после того как я рассказал папе о том, что ты сделал, я почувствовал злость, стыд и боль. В тот день на озере, когда ты заставил меня поклясться жизнью, что если я когда-нибудь…

Когда у Тома наконец появилась возможность ответить, выяснилось, что в этой истории не было виновника — оказалось, что Том в детские годы тоже подвергался сексуальным домогательствам. Это происшествие повлекло за собой последствия, которые экспоненциально увеличились со временем.

Марк разобрался со всем этим как раз к ланчу. Послышался всеобщий вздох облегчения, когда члены группы собрали свои вещи и направились к двери. Когда вышел последний пациент, Марк осмотрел пустую комнату, и ковер, на котором валялись смятые салфетки, напомнил ему поле боя. Если на данный момент кто-то и был проигравшим, так это он. Работа, которая поддерживала его во время заболевания Фейс, начинала разочаровывать; в его броне появились крошечные трещинки, и сквозь них проникали мысли и чувства, которые Марку удавалось подавлять, используя инструменты своего ремесла.

Вечером Марк ехал домой в ужасную грозу. Дождь еще не начался, но серые дождевые тучи нависали низко над головой, молния сверкала причудливым зигзагом и освещала крупные дождевые капли, упавшие на лобовое стекло его машины. Марк планировал остановиться, чтобы перекусить, но затем засомневался, стоит ли это делать. Ему повезет, если он сумеет добраться от машины до входной двери, не утонув. Эта мысль вызвала у Марка еще большую депрессию, чем занятия с дневной группой. Марк так и не привык есть в одиночестве. Но каждый раз, когда он садился перед телевизором с тарелкой подогретого чили или кусочком недоеденной пиццы в руках, перед ним представал образ его матери, неодобрительно качающей головой. Одним из самых твердых убеждений Элли было то, что такая еда «для тех, кто не пробовал ничего лучше».

Совершенно неожиданно Марк решил проведать Фейс. Нельзя сказать, что это могло поднять ему настроение, потому что он никогда не знал, чего ожидать от жены. Иногда она была в абсолютно здравом рассудке и даже оптимистично настроена, в другой раз тряслась в депрессии. К своему бесконечному стыду Марк часто молился о последнем, как, собственно, и сейчас. Потому что при отсутствии надежды он сможет идти дальше.

Когда он приехал, Ширли в дежурной комнате не было; она сегодня не работала. Непреклонная седовласая медсестра, которую Марк не сразу узнал, сообщила ему, что приемные часы закончились. Возможно, если бы он позвонил заранее, они могли бы договориться, сказала она, указывая взглядом на висевший на стене плакат с правилами.