Чужой для всех

Затрещала деревянная лестница. Все трое спустились на первый этаж комендатуры и прошли по узкому коридору к бункеру-карцеру с множеством обшарпанных дверей камер, где сидели заключенные штрафники. Дежурный надзиратель по команде коменданта открыл камеру с номером 1. Крохотная одиночная камера с закрытым окном-намордником была пуста.

— Где он? — Франц начинал злиться.

— Сдался вам это русский, — переведя дыхание, проворчал недовольно комендант. — Он преступник, беглец. Если он еще живой, я сделаю показную казнь.

— Оберфюрер! У меня не хватает на вас терпения, — закипел Франц. — Несмотря на ваши заслуги перед Рейхом и почтенный возраст, я по прибытии в Берлин вынужден буду написать на вас рапорт. Позже вы будете сожалеть по поводу своей несговорчивости с нами. Чтобы вы удостоверились в моих полномочиях и моих возможностях посмотрите сюда. — Франц раздраженно достал из внутреннего кармана «gelber Ausweis» и поднес его к лицу коменданта.

У Пистера округлились глаза, задрожали губы, он, не говоря ни слова, забыв надеть фуражку, с непокрытой головой выскочил из бункера. Охрана, недоумевая, побежала за ним в сторону медицинской части. Туда же проследовали Ольбрихт и Шлинк.

В кирпичном одноэтажном здании, где проводились медицинские опыты и лечили заключенных, по длинному коридору прохаживались эсэсовцы. Под их присмотром находились заключенные евреи из вновь прибывшего этапа. Они стояли плотно друг за другом в ожидании медицинского осмотра и возбужденно перешептывались. Конвой сегодня к ним был добр и не мешал их разговору, только посмеивался над ними. По команде младшего офицера СС, он был в белом халате, в дальнюю, с массивной дверью, комнату по одному заводили заключенных, где был установлен ростомер. После осмотра оттуда никто не выходил, но это заключенных не смущало. Им объяснили, что их выпускают через другой выход, чтобы не создавать давки.

— Где он? — заорал на весь коридор оберфюрер, ворвавшись в учреждение. Узники притихли как мыши и прижались к стенке. К коменданту сразу подбежал начальник расстрельного отделения.

— Где он? — еще раз крикнул взбешенный комендант.

— Что случилось, господин оберфюрер? — офицер СС стоял навытяжку перед грозным комендантом, не понимая вопроса.

— Русский беглец, болван, — прорычал Пистер.

— Так вот он, — эсэсовец обернулся. — Я выполнил вашу команду. — Из дальнего угла двое рослых специалистов отделения с закатанными рукавами, в халатах, измазанных кровью, волокли русского беглеца.

— Вы его застрелили… не успел… — комендант, схватился за сердце. Он почувствовал острую боль в груди. Ему стало не хватать воздуха. Лицо покрылось липким потом. Ноги подкашивались, становились ватными. Чтобы не упасть, оберфюрер СС прислонился к холодной стене и прикрыл глаза. (Оберфюрер СС Герман Пистер скончался 28 сентября 1948 года в тюрьме от инфаркта не дождавшись смертной казни через повешение).

— Что с вами, господин оберфюрер. Беглец жив. Я выполнил вашу команду. Позовите врача? — крикнул он, оглянувшись по сторонам.

— Поднимите заключенного, — приказал солдатам Ольбрихт, не обращая внимания на состояние коменданта, к тому уже спешили санитары.

Конвоиры легко поставили на ноги окровавленного беглеца, который едва весил 50 килограммов. Его голова бесчувственно лежала на груди. Ольбрихт взмахнул рукой: — Покажите лицо.

Конвоир тут же выполнил его команду, приподняв голову за подбородок.

От света, боли и шума заключенный очнулся. Дрогнули веки, он открыл глаза. Жмурясь от света, он попытался понять, что происходит. Спустя несколько секунд его тело охватила нервная дрожь. Лицо в кровоподтеках и ссадинах чуть посветлело. Зрачки расширились. — Это вы?! — еле слышно прошептал он опухшими, разбитыми губами и вновь потерял сознание. Одновременно прозвучал удивленный, вместе с тем радостный возглас Франца: — Комбат…? Новосельцев…!?

Когда русскому беглецу сделали тонизирующий укол, он зашевелился… Где-то глубоко, глубоко в начале на подсознательном уровне сгустками нейронов им был воспринят еле слышный, но с каждой секундой все более нарастающий, более отчетливый сигнал. Сигнал разрастался, становился еще ближе и вдруг осязаемо превратился в тяжелый и до боли знакомый, радостный рев дизелей и лязганий гусениц. Все пехотинцы, услышав эти звуки, а они отличались от шума карбюраторных моторов «Майбах», наполнялись чувством гордости и любви за наши бронированные боевые машины. «Это спасение», — мелькнула в голове комбата первая устойчивая мысль и он открыл глаза…

Заключение

Ноябрь 1944 года. Ближняя дача Сталина.

Иосиф Виссарионович Сталин сидел за рабочим столом в кабинете на Ближней даче в Кунцево и сосредоточенно читал лежащий перед ним документ. По мере прочтения докладной записки, представленной накануне Берия, его лицо серело, глаза становились колкими, злыми.