Чужой друг

Я хотела бы побывать кое-где, только вряд ли удастся. Поехать бы в Рим или Прованс. А еще в Канаду или какую-нибудь центральноафриканскую страну. У меня есть свои представления об этих местах. Наверняка неправильные. Побывав там, я увидела бы совсем другое. И все-таки я не теряю надежды увидеть эти края. Правда, за сорок лет я туда не попала, и сомнительно, чтобы это произошло в ближайшее десятилетие. В старости я вряд ли захочу путешествовать. Это будет мне трудно.

Иногда я подумываю о ребенке. Прежде я хотела родить сама, но каждый раз чего-то пугалась. Теперь порой мне хочется удочерить какую-нибудь сироту. Я представляю себе, как переменилась бы от этого моя жизнь, и уверена, что была бы счастлива. Но если настроение у меня не слишком сентиментальное, то я понимаю, что речь тут идет в первую очередь обо мне самой. Ребенок мне нужен для моего же счастья. Для новых надежд, для того, чтобы наполнить жизнь отсутствующим сейчас смыслом. И тогда мое желание не кажется мне добрым. Боюсь, это похоже на принуждение к сожительству. Мне достанет сил прожить и одной. Душевные кризисы мне неведомы. С нервами у меня все в порядке. (В клинике я слыву толстокожей. Сослуживцы, которые не особенно расположены ко мне, даже считают меня пробивной. Если бы я покончила с собой, это было бы для них загадкой.) Не стоит брать ребенка взамен недостающей любви. Пожалуй, в один прекрасный день я заведу себе собаку. Взамен замены.

И все же я знаю, мечта о ребенке еще даст о себе знать. За нею скрывается тоска по возможности отдать себя без остатка другому человеку. По моей утраченной способности к безоговорочной любви. Это тоска по Катарине, по детской любви, по дружбе, на которую способны только дети. Мне теперь не хватает Катарины. Прошло двадцать пять лет с тех пор, как я видела ее в последний раз. Мне так хочется, чтобы не было этой разлуки. Мы были по-детски жестоки, и наш разрыв не казался нам настолько непоправимым, насколько был на самом деле. Тогда я еще не знала, что больше никогда не смогу полюбить другого человека так безоглядно. Эта потеря причиняет боль. Ни одно из последующих расставаний — ни с Хиннером, ни с другими мужчинами, даже с Генри — не было для меня катастрофой. Вероятно, мое отношение к ним уже предполагало, что когда-либо я могу их потерять. Эта рассудительность делала меня независимой и одинокой. Я стреляный воробей, у меня отличная закалка, я все знаю наперед. Меня ничто не застанет врасплох. Все беды, которые мне предстоят, не перевернут моей жизни. Я к ним готова. У меня в избытке того, что называется жизненным опытом. Я избегаю разочарований. Чутье подсказывает мне, где они меня поджидают. Чутье срабатывает даже там, где беды меня не ждут. Я напрягаю свое чутье до тех пор, пока разочарования не начинают подстерегать меня и тут. Меня искупали в крови дракона, и не было на мне липового листочка, который сделал бы меня уязвимой. Из этой шкуры мне уже не вылезти. В своем непробиваемом панцире я сдохну от тоски по Катарине.

Я хочу опять дружить с Катариной. Хочу сбросить эту шкуру подозрительности, недоверия и страха. Я хочу видеть ее, хочу вернуть Катарину.

Мой панцирь — моя крепость.

Надеюсь, я всегда буду зарабатывать достаточно и мне не придется себя ограничивать. Потребности у меня скромны, но я не хотела бы, чтобы они оставались неудовлетворенными.

Я боюсь случайно убить человека или сделать его калекой. В поликлинике этого страха не бывает, там все поправимо. Страшно задавить человека машиной. Я беспокоюсь не об этом человеке, а о себе самой. Такое событие могло бы слишком изменить мою жизнь. Я этого не хочу.

С недавних пор я стала бояться своих фотографий. Они заполнили все шкафы и полки в квартире. Отовсюду на меня глядят леса, луга, полевые тропинки, мертвые, засохшие деревья. Неодушевленная природа, созданная мной и грозящая погрести меня под собой. Мне даже приходило в голову разложить фотографии по шкафам своего кабинета в поликлинике, но боюсь, их увидит Карла и начнет расспрашивать. Во мне все больше крепнет чувство, что своими маленькими, никчемными снимками я наношу пейзажам раны. Эти фрагменты действительности лишены смысла. Им недостает горизонта, увядания, мимолетности, а значит, и надежды. Однако я не могу остановиться и продолжаю фотографировать. Остановиться страшно. Это занятие многое мне заменяет, помогает справиться с проблемами. Придется и дальше заполнять фотографиями шкафы и картонки. А через двадцать—тридцать лет, когда домоуправ вскроет мою квартиру, у него станет одной проблемой больше. Пусть он сожжет фотографии, мне же они пока нужны.