Чужой муж

На этой докладной Сталин поставил резолюцию: «Надо примерно наказать мерзавцев, а в законодательство ввести соответствующее руководящее постановление».

В результате 7 марта 1934 года был принят закон, предусматривавший уголовную ответственность за добровольные половые сношения мужчины с мужчиной. Однако – видимо, по инерции – дела гомосексуалов рассматривались ОГПУ тайно и «во внесудебном порядке», как политические преступления. Эта «инерция» сохранилась и в более поздние времена. Мало того, что ничего более позорного и унизительного, чем обвинение в гомосексуализме, для людей просто не существовало – каждый «педераст» автоматически считался проповедником «враждебной буржуазной идеологии». Человек, который осуждался по 121-й статье УК, был в местах заключения обречен на унизительную роль «петуха», «машки», «отхожего места» – сексуальной игрушки для всех, кто желал бы с ним позабавиться. И если обвинение было ложным – это становилось истинной трагедией для человека.

Эта перспектива была очень мощным рычагом для милиции и КГБ для получения нужных показаний. Гораздо легче было сознаться, что ты вор, фарцовщик или мошенник, только бы не прослыть «педиком» и не уйти на зону с этим клеймом. Однако человек, подозреваемый или обвиняемый в мужеложестве, становился также легкой добычей для вербовки. Чтобы не быть осужденным по позорной и губительной статье, многие были готовы на все: становились прилежными сексотами[21], рассудив, что, если выбирать из участи двух птиц, предпочтительней стать дятлом, чем петухом.

Гомосексуализм – тайный, запретный, осуждаемый государством! – стал своего рода знаком либерального протеста и находил своих приверженцев в стане интеллигенции гораздо чаще, чем среди прочих классов общества. На любого танцора или актера, не обладавшего ярко выраженной брутальной внешностью, смотрели как на скрытого гомосексуалиста. И очень часто эти подозрения соответствовали действительности.

Следователь Левичев унаследовал от отца чисто профессиональную ненависть к гомосексуалистам. Да и мужики, которые баловались и с женщинами, и с подобными себе, вызывали у него лютое отвращение! Это была первая причина, по которой он с готовностью откликнулся на просьбу Родиона.

А во-вторых… Притом что Левичев был невзрачен и тщедушен (а может быть, именно поэтому!), он очень любил женщин и среди своих славился как величайший ходок по дамской части. Несколько лет назад Родион выручил его из очень неприятной истории, в которую Левичев угодил именно из-за своей природной пылкости. Расправа с Арефьевым позволяла и должок вернуть, и, как выразился Левичев, потешить удаль молодецкую: накостылять поганому «пидарасу».

Костюмер театра драмы Люсик Халов – его полное имя было Любомир, однако об этом он вспоминал, только когда доставал паспорт, – давно оказался в поле зрения органов, как и многие другие фарцовщики. Было также известно, что во время своих визитов в Москву он бывал в «литературном салоне» у Геннадия Трифонова, а когда езживал в Ленинград, навещал Зиновия Корогодского[22]. Этих двух открытых гомосексуалистов милиция и КГБ не трогали до поры до времени – пока те исправно исполняли свои обязанности сексотов. Однако ни за руку, как фарцовщика, ни за ноги, как распутника, Люсика Халова никто не держал. И все-таки именно он оказался самой удобной фигурой, с помощью которой Родион Камышев решил поставить сокрушительный мат своему сопернику.

Люсика задержали при продаже флакона французских духов и журнала «Плейбой» (покупательница, понятное дело, была человеком далеко не случайным) и отвезли в КПЗ. Спустя некоторое время караульный заглянул в камеру, привлеченный истошными воплями, – и вытащил оттуда избитого Люсика.

Немедленно он был доставлен к следователю Левичеву, который предложил выбрать: вернуться в КПЗ к «взрослым волосатым дядям», как он выразился, провести там ночь со всеми, кому не лень будет облагодетельствовать Люсика своей страстностью (а конвоир больше не появится!), после чего предстать перед судом по трем статьям: по 121-й как гомосексуалист, по 154-й как спекулянт-фарцовщик – ну и заодно по статье 228-й, за изготовление или сбыт порнографических предметов, а именно – журнала «Плейбой», – или написать под диктовку следователя некое признание… После чего отправиться домой.

Всхлипывая, стеная и вытирая расквашенный нос, Люсик, пусть и не сразу (надо отдать ему должное, человеком сам по себе он был совестливым, однако слабым, а сила, как известно, солому ломит!), сделал выбор в пользу второго варианта.

Ему были немедленно вручены лист бумаги, ручка – и начался диктант, в результате которого появился на свет документ, в котором Люсик признавал, что «оказывал гражданину Арефьеву Г. А. интимные услуги», а также уточнял: «5 октября сего года после ресторана мы поехали на квартиру Арефьева. Там выпили коньяка. После чего в отношении меня был совершен акт мужеложства… Мой гражданский долг сообщить о развратных действиях Арефьева…»

Это был повод для задержания названного гражданина. И очень серьезный повод!