Чужой разум

Прошло уже немало времени после смерти Матисса, когда объявилась каракатица с такими артистическими способностями, каких я еще не встречал. Больше всего этому экземпляру подходило прозвище Кандинский.

У Кандинского были неизменные привычки и постоянное жилище. В отличие от Матисса, он не выделялся какой-то определенной окраской. Он играл теми же цветами и узорами, что другие каракатицы, но куда более экстравагантно. В течение недели в 2009 году, пытаясь заснять его как следует, я ходил к нему в гости. Каждый вечер я приплывал и дожидался его, лежа на поверхности воды над его гнездом, которое находилось на глубине около трех с половиной метров. В конце концов он вылезал и занимал место у верхушки своего камня, глядя в сторону океана. Два щупальца он поднимал вверх, а остальными шевелил снизу. Я нырял ему навстречу.

Когда я спускался к нему, его щупальца устраивали пляску, словно набор церемониальных копий. Иногда он завязывал пару щупалец в узел над головой. Поднятые щупальца обычно означают беспокойство и даже враждебность, но непохоже, чтобы это было применимо к Кандинскому, — он демонстрировал подобные сложные позы постоянно, даже когда я находился достаточно далеко от него. Его излюбленными расцветками были огненные сочетания красного и оранжевого, с добавлением бледных оранжево-зеленых тонов, и он нередко комбинировал эти цвета с «бегущими облаками», когда по коже пробегают волны темных пятен. Похожие на потоки слез узоры струились по его внутренней паре щупалец. Повисев немного в толще воды у своей любимой скалы, он отправлялся обходить дозором отмели. Он не принадлежал к числу дружелюбных особей, но подпускал меня к себе близко, петляя по рифам вокруг своего убежища.

Некоторые каракатицы выглядят дружелюбными и любопытными, однако есть и другая разновидность реакции на подводного исследователя — крайняя враждебность. К счастью, она встречается реже, чем дружелюбие. Самое большое впечатление на меня произвела встреча с крупным самцом в том месте, где мне неоднократно попадались очень дружелюбные каракатицы. Каждый раз, когда я оказываюсь у этого скалистого уступа, я вспоминаю о приятных встречах. Но в тот раз я столкнулся с идеальным выражением враждебности, которое буквально вытанцовывалось в красках и формах.

Подплывая, вначале я увидел под скалистым козырьком массу извивающихся щупалец. Они были красно-желто-коричневые. Животное выглядывало из колышущихся водорослей, размахивая щупальцами в разные стороны. Поначалу я решил, что это маскировочное поведение — что он машет щупальцами в такт колыханиям травы. Я приблизился и увидел, что в его расцветке появились новые краски — серебристо-белые полосы. Это были не обычные спокойные мерцания в области головы и щупалец, а более крупные участки, которые резко вспыхивали и гасли. Его нижние щупальца были расставлены веером, а остальные возвышались лесом рогов. Он мгновенно среагировал и тут же стремительно бросился на меня. Я поспешно отплыл назад. Некоторое время он преследовал меня, затем прервал погоню и вернулся в гнездо. Я подождал, затем снова осторожно подобрался поближе. Он вылетел на меня, словно средневековое стенобитное орудие, оснащенное реактивным двигателем.[127]

Во время этих нападений он принимал облик, страшнее которого мне видеть не приходилось: пламенеющие оранжевые краски, щупальца в виде рогов и серпов, кожные складки, словно помятые железные доспехи. Порой его внутренние щупальца вздымались вверх и корчились. Раз он воздел вверх почти все щупальца и сплел их вместе, опущенной осталась только одна пара, а морда смотрела из середины этого обрамления. Я подумал: прямо жерло ада. Как будто бы он, на свой моллюсковый лад, понимал, что пугает людей, и старался воспроизвести образ вечного проклятия, нечто призванное поразить нас в самое сердце.

Я проявил настойчивость и продолжал осторожно возвращаться. Он продолжал отгонять меня, но вскоре я заметил, что он особо не старается меня достать, и он не сделал этого, когда я стал отступать медленнее. Мне стало любопытно, какая доля блефа в этих нападениях, а какая — настоящих злых намерений. Затем я попробовал новую тактику. Если он устрашающе машет щупальцами в мою сторону, почему бы самому на него не замахнуться? В следующий раз, когда он выскочил, я отступил не так далеко и выпростал перед собой руки, так что трубки акваланга разметались в стороны. Это привлекло его внимание. Он все еще как будто намеревался наскакивать, но почти не сдвинулся с места, и машущие движения щупалец стали затихать. Его демонстрации становились все скромнее и скромнее, и скоро щупальца успокоились, а колючие бородавки опали. Наконец я смог к нему приблизиться. Он стоял в воде прямо напротив меня и как будто косился в сторону, глядя поверх моего плеча, уже намного спокойнее. Когда я оказался перед ним, он внезапно наскочил на меня снова, сначала опустив голову, а потом зашевелив щупальцами. Я решил, что подружиться ближе вряд ли удастся.