Чужой среди своих 2 (СИ)

В виске забилась венка, а в голове зашумело. Вспомнилось разом та нелепая история, когда Лев подошёл ко мне в школе, предлагая организовать некое подобие еврейской самообороны…

… необходимость в которой быстро сошла «на нет», и вся эта дурацкая история затихла, заглохла… казалось бы! А оказывается, нет!

' — Вот откуда сигналы… — неверяще подумал я, не в силах уложить в голове даже не само стукачество, а его торжествующую открытость, попытку сделать комсомольскую карьеру, идя по головам одноклассников и учителей. Не понимаю…

Наверное, я действительно чего-то не понимаю! Но… но как можно — вот так? Даже не подло, а… глупо!

Она, быть может, и воткнётся в эту среду, но все, решительно все будут знать, как Бульдожка начала карьеру! А сейчас не времена Павлика Морозова, и ценится не фанатизм, а конформизм. Умение договориться, гибкость позвоночника, и разумеется, принципиальная беспринципность!

Сдавать, тем более учителей… нет, не понимаю. Хотя я вообще многого в СССР — не понимаю, и не принимаю.

—… я не снимаю с себя ответственность, — это уже Павел, бледный и вялый, говорящий о самоотводе с поста комсомольского вожака.

Удовлетворили… оговорившись, чуть погодя и скороговоркой, что это, разумеется, дело школьной комсомольской ячейки! Но никто и не сомневается — удовлетворят.

Павел сел, понурый и такой нехороший, что ещё чуть, и в петлю! Ну да… он нацелился на комсомольскую и партийную карьеру, а тут — такое!

Какая, к чёрту, карьера… Теперь всё только через срочную службу в армии, через работу на заводе и учёбу на вечернем, и, почти наверняка — никаких партийных органов! В лучшем случае, лет через десять деятельного раскаяния и толики удачи, и уж точно — никакого старта со школьной скамьи!

Дальше — докладчик обтекаемо, но многословно рассказал о «Еврейском блицкриге», который (внезапно!) так сильно отдаёт фашистко-сионистским душком, что смердит на всю Москву! Да что там на Москву, на весь СССР!

— Кхм… — кашлянул чугунный председатель. Докладчик, только что неистовавший, разом осёкся, судорожно повернувшись всем телом к Ответственному Товарищу, и — тишина…

— Илья Яковлевич, это вы, пожалуй, увлеклись, — мягко попенял памятник, — Союз Советских Социалистических республик обладает могучим иммунитетом, и я не думаю, что делишки такого рода могут пошатнуть социалистический строй.

Илья Яковлевич, рассыпавшись в самопокаянии и рассыпав листы доклада, не сразу собрался, и пару минут посвятил уточнениям и дополнениям своих слов, а потом, уже без прежнего пыла, клеймил и бичевал ситуацию в целом, педагогический коллектив, родителей и почему-то — израильскую военщину. Я в его словах не нашёл хоть сколько-нибудь логики, но общественность, улавливая, по-видимому, привычные слова, кивает в такт и аплодирует, вполне довольная.

—… прямо скажем, товарищи, нездоровая ситуация, — аккуратно высказывается товарищ из ГОРОНО, — и мы, разумеется, не снимаем с себя ответственность! Недоглядели! Прямо скажем — общественная работа у нас поставлена недостаточно хорошо!

Затем он аккуратно размазал это «Мы» на школьную комсомольскую организацию, делая многочисленные реверансы в сторону райкомовцев; на педагогический коллектив школы; и на милицию, которая недостаточно хорошо ведёт профилактическую деятельность.

Немолодой майор, представляющий милицию, посмурнел и явственно скрипнул зубами, одарив представителя ГОРОНО ненавидящим взглядом, но смолчал.

—… многочисленные факты, кричащие о том, что часть советских граждан, очевидно, не желает быть таковыми, — зачитывает по бумажке тётка канцелярского вида, и по запинкам, да и по некоторым другим деталям, видно, что доклад этот она видит в первый раз.

Осёкшись на полуслове, она перевернула страницу и продолжила рассказывать, что посещения синагоги в Песах, это, оказывается, совершенно вопиюще!

—… так, Лебензоны организовали на дому курсы обучения ивриту, — шпарит тётка, не поднимая головы, — а Хаимович хотел поставить в школе миниатюры на идише, что, товарищи, совершенно недопустимо!

Не сразу понимаю, что это не наши, не школьные Лебензоны и Хаимововичи, и что в докладе всё собрано в кучу, со всей Москвы, а быть может, и не только.

— В колхоз! — пронзительно выкрикнула с места желчного вида тётка в новеньком по виду, но отчаянно старомодном плюшевом жакете, с орденом Трудового Красного Знамени на груди, — Пусть поломаются, как мы! А то им страна — все возможности, а они — носы воротят⁈ Пусть поломаются в колхозах за трудодни!

Её слова нашли полное одобрение среди собравшихся, и общественность, оживившись, сделала ряд интересных предложений — начиная от высылки всех евреев в Биробиджан[iii], заканчивая запретом на обучение в университетах — не вообще, а без наличия рабочего стажа в несколько лет.

— А пусть за три копейки поработают! — восклицал дедок, вертясь во все стороны и яростно щеря то, что осталось от зубов, — В говне! А то ишь! Сплошь с образованием все, чистенькие!

Любителя говна остановили, но не сразу и довольно мягко, что как бы… сигнализирует.